Двое из восьмисот

Декабрь 1941 года
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
Лесная дорога. Деревня Игнатово. Немец на крыльце. Захват обоза. Немцы удирают как
зайцы — Приятно смотреть! Разведка деревни. Немцы на легковой машине въезжают в д.
Алексеевское. Допрос майора. За допрос майора я получаю втык. Командир 421 ст. полка
майор Карамушко проводит рекогносцировку. Выход на исходное положение. Кровавый
четверг 11-го декабря. Расстрел зенитками. Двое из восьмисот убитых. Санвзвод.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

-01- Ночь 8-го декабря сорок первого года подходила к концу. Восток озарился бледной полосой рассвета, по макушкам деревьев скользнул неяркий луч света, а в лесу было по-прежнему сумрачно и темно.
Я подал команду солдатам, чтобы они 001 заткнули полы шинелей 002 под ремень на животе 003. По глубокому снегу, который повсюду лежал сугробами 004 полы шинелей мешали идти.
Подождав немного, я тронулся с места, и мы медленно стали продвигаться вперёд. Вначале мы часто останавливались, прислушивались, 005 осматривались кругом 006, полагая, что немец мог заминировать подходы к лесной дороге 007.
Саперов сопровождения пехоты у нас в роте не было и в первый момент мы 008 боялись подорваться на минах. Но потом, шаг за шагом, видя, что никто не взрывается, мы осмелели 009.
По глубокому снегу 010 трудно идти 011. Узкую снежную тропу в снегу пробиваем по очереди. Старшина Сенин с тремя солдатами идёт впереди, я и мой ординарец шагаем чуть сзади. За нами следом извилистой змейкой тянется рота. Прокладывая путь, старшина и солдаты обходят завалы, занесенные снегом бугры и овраги. Часа через два мы останавливаемся. Впереди сквозь ели виден узкий просвет. Осторожно подвигаясь вперёд 012 мы выходим на 013 укрытую снегом дорогу. Дорога ни разу не чищена, занесена, как и всё кругом, глубоким снегом в лесу. Снег лежит 014 нетронутым и толстым слоем. Никаких 015 следов на 016 дороге не видно. Дорога заброшена, по ней не ездили даже в начале зимы.
Открываю планшет, на внутренней стороне его вшиты прозрачные листы из целлулоида с сеткой в виде квадратов. В планшете лежит карта местности, по которой я иду. Проверяю по компасу взятое направление, 017 прикидываю пройденное расстояние от железной дороги.
— Сворачивай на эту дорогу, вправо! — говорю я старшине, — Теперь пойдём по дороге до самой опушки леса!
Меняю передних солдат и Сенина. Старшина отходит с ними в сторону и ждёт, пока Черняев с тремя солдатами обойдет его. 018 И мы снова пускаемся в путь.
-02- Я иду за Черняевым, который теперь в глубоком снегу протаптывает тропу 019.
Мне снова в голову приходит мысль, что немцы и здесь на дороге могут выставить мины 020, чтобы огратить свои тылы от непрошеных гостей. 021 Щемящее чувство опасности всегда бывает острее в начале пути. Главное не попасть врасплох, когда идёшь впереди.
022 Но потом, когда разойдёшься, привыкнешь к дороге, — забудешь о минах, о немцах, о пулях и о засадах. Грянут первые выстрелы, тогда разберёшься, что тут к чему!
Высокий лес снова сомкнулся над заснеженной дорогой. Мы по-прежнему медленно вскидываем вверх коленки и, пошатываясь, месим ногами снежную крупу. Потом постепенно привыкаешь к пути, идёшь 023 и ни о чём не думаешь.
Никто не удивился и не замедлил шаг, когда впереди показался просвет, где кончался лес, когда из-за снежного бугра показались крыши деревни.
Название деревни я знал и по карте не стал уточнять. Дорогу и деревню я держал по памяти безошибочно. 024 Как она называется? Какая разница! Они здесь все похожи друг на друга.
Впереди эта, за ней ещё одна 025. А там, дальше, ещё и ещё. Разве знаешь заранее, где тебе придётся замертво ткнуться в снег и хлебнуть своей собственной крови?
Маршрут по компасу я выдержал точно, и открывать планшет 026 просто не захотел.
Лес кончился. Лесная, засыпанная снегом дорога слилась с другой, расчищенной на всём своём пути. 027 Здесь ездили немцы. 028 Тут были следы солдатских сапог и саней, тяжелых колес и копыт лошадей. Видно, у немцев она была ходовая. Идти по ней легко и приятно. Мы прошли со старшиной несколько вперёд, подождали, пока рота выбралась из леса и стали подниматься медленно в гору. Поднимаемся выше, на бугре уже видны и крыши, и трубы, и стены домов, но ни встречных выстрелов, ни криков, ни людских голосов в деревне не слышно.
Справа, не доходя до деревни метрах в стах, стоят две брошенные в снегу молотилки. Всё это мелочи, и для описания войны они не так уж важны, хотя у меня они остались в памяти, как вехи войны 029, по ним я и вспоминаю эту деревню. Каждому запоминается что-то своё.
Солдаты роты растянулись вдоль дороги. Мы, голова роты, уже в двадцати шагах от крайних домов, а хвост роты где-то там внизу за поворотом дороги. Смотрю по сторонам и поглядываю вперёд. То видны были только белые крыши да трубы, а теперь показались стены и окна домов. Низкие, приземистые, утопшие в глубоком снегу, избы торчат на бугре.
Я, старшина и трое солдат подходим к крайней избе. На деревенской улице тихо и никакого движения 030.
-03- Здесь наверху, на бугре, под открытым небом, где утонула в снежных сугробах деревня, полное безветрие и морозный воздух совсем недвижим. Кое-где 031, в трех-четырех избах топятся печи. Дым из труб поднимается вертикально вверх и стоит над трубами неподвижными столбами. Интересно смотреть! Дым забрался к небу и стоит 032 не шелохнётся.
Смотрю вдоль деревни — у домов никого. Время не раннее, утро на день перевалило, а на улице ни немцев, ни мирных жителей не видать.
Обычно, когда немцы занимают деревню, у домов торчат часовые, вдоль улицы ходят парами патрули, на въезде в деревню стоят пулемёты. А тут тишина, полное безлюдье и сонный покой.
Сворачиваю с дороги, направляюсь к первой избе и подхожу к невысокому заснеженному крыльцу. До крыльца мне осталось сделать шагов десять, не более. Наружная дверь тихо скрипнула и 033 открылась. На пороге, в тёмном пространстве двери появился немец с заспанным лицом. Всё случилось так быстро и неожиданно, что я замер на месте и как будто остолбенел. Немец вывалил из душной избы на свежий воздух и по всему было видно, что он только поднялся со сна. Он не успел даже раскрыть глаза, когда оказался на крыльце перед дверью.
Ничего не видя перед собой, он явился из темноты и от яркого света ещё больше зажмурился. Вот он широко расставил ноги на крыльце, нашёл для тела устойчивое положение, сжал кулаки, оттопырил большие пальцы и ловко поддел ими свои подтяжки. Растянув резинки в стороны, и не открывая глаз, он аппетитно зевнул и даже поморщился.
Он с удовольствием покрутил головой вокруг шеи, широко раскрытой пастью втянул в себя воздух, растопырил пальцы рук и стал растягивать подтяжки в разные стороны. Неподвижно постояв несколько секунд, он улыбнулся сам себе 034, тряхнул головой и резко отпустил натянутые резинки. Подтяжки с силой и громко хлестнули его по бокам. Широко позёвывая и прикрывая рот ладонью, как бы боясь, что в рот может влететь сонная муха, он как бы нехотя и с большим усилием приоткрыл один глаз. Улыбка мгновенно исчезла с его лица, лицо и тело дернулись судорогой. Перед ним в десятке шагов, как непостижимое явление, стояли живые вооруженные русские.
В тот же миг лицо его исказилось страшной гримасой, подернулись рот и глаза, к горлу подкатил комок страха и ужаса. Через секунду он всё же сумел сделать над собой усилие, последовал глубокий вздох и он неистово завопил. Подпрыгнув сразу двумя ногами на месте, он в один мах перевернулся к двери лицом, нырнул в темноту и исчез внутри избы на наших глазах.
-04- Трое солдат, я, старшина и мой ординарец стояли перед крыльцом и не шевелились. Мы не ожидали ничего подобного увидеть 035 и, как завороженные, оцепенело смотрели в пустое тёмное пространство открытой двери. И только когда он исчез, когда его крик послышался снова внутри 036, мы очнулись и огляделись кругом. Картина явления немца была поразительна!
Я глубоко вздохнул, что-то буркнул себе под нос и услышал, как вдоль деревни захлопали выстрелы. Стреляли немцы, наши молчали.
Немцы в деревне занимали всего несколько домов. Услышав отчаянный крик своего собрата, они подбросали всё в панике и бежали из домов. Они бежали, кто в чём был. Они бежали огородами и задними дворами. Через некоторое время они собрались на конце деревни у крайней избы. Страх одолел их. Что они могли сделать?
В последнем доме у них находился 50-мм миномёт. Они быстро установили его и пытались огнём отсечь половину деревни. Казалось, что на какое-то время они сумели нас остановить 037 и прийти в себя 038. Но мин у них оказалось немного. Один зарядный ящик, наполненный с двух сторон.
С перепугу они выпустили его сразу и через минуту мы почувствовали, что им нечем стрелять.
Несколько мин всё же рванули около нас. Старшине вырвало клок на боку полушубка. Осколок чиркнул по поверхности, но тело не задел. А солдату осколок рикошетом ударил по каске. Удар был сильный, так что тот замотал головой.
— Давай вперёд! — крикнул я.
— Они будут бить по краю деревни!
К нам подоспели ещё несколько солдат, и мы, обходя дома и заборы, броском подошли к середине деревни. Здесь по середине дороги стояло несколько фур, набитых почтовым багажом. Не задерживаясь, мы стали подбираться к крайнему дому.
Что собственно толкнуло нас податься на немцев вперёд? Страсть? Драчливый характер русского человека? Самоуверенность или огневой перевес? У нас кроме винтовок с собой ничего не было.
Когда противник дрогнул, и ты видишь, что он пятится задом, у тебя появляется смелость, и даже азарт. На войне, как на чашах весов, если грузы на них лежат даже равные. Кто качнул свою чашу 039 первым, тот и перевесил! Чуть замешкался, чуть подался назад, — можешь считать, что на тебя навалился противник.
Комбат и Карамушко по телефону не выбирают выражений. У них разговор короткий:
— «Не взял деревню? Струсил?».
А тут немец сам пятится на глазах у солдат и в панике бежит от винтовочных выстрелов 040.
-05- Бежавшие немцы не знали, от чего он так неистово заорал. Вероятно, что-то неотвратимое и грозное надвигается на эту деревню.
Огонь прекратился. Немцы на время притихли. Вероятно, решили бежать. Для того, чтобы удрать из деревни, им нужно было перебежать от последнего дома к одиноко стоявшему в поле сараю. Сарай находился у ската дороги и на краю неглубокого оврага. Овраг и дорога, уходящая вниз, за бугор, были для немцев единственным путем спасения. По оврагу они могли незаметно и быстро удрать. Удирать всегда легче, чем догонять.
У бегущего преимущество в ногах и скорости бега. Его сзади подхлестывают пули, у него за спиной костлявая рука смерти, ужас и страх.
А наши солдаты, браться славяне — народ неторопливый, и можно сказать ленивый. Занимать деревню и догонять из последних дресён бегущих немцев никому нет охоты. Пробежали две-три первых избы, заскочили во внутрь и шарят по углам, рыскают, чего бы пожрать. Солдату первым делом следует разговеться. Всю ночь не ели! По глубокому снегу километров десять, считай, прошли. Солдату нужно сперва добыть что-то съестного ёдова или чего-нибудь пожевать 041. А то ведь и смысла рисковать своей жизнью нет. После станции Чуприяновки, теперь им в каждой деревне будет мерещиться немецкая кухня с горячей похлебкой, мясными макаронами на пару и вишневым компотом без косточек. Солдату, как голодной курице, во сне видится просо.
Продвигаясь за немцами, мы прошли половину деревни, обогнули брошенный на дороге почтовый обоз. Колеса немецких почтовых фур поблескивали на морозе стальными ободами. Лошадей в упряжках не было, их, видно, с ночи, упрятали в сарай. Короткохвостые немецкие лошади, как и немцы, боятся холода и нашего русского мороза.
Повозок было две или три, я мимо прошёл, только мигом на них взглянул. Мое внимание было сосредоточено на немцах. Мы продвигались к последнему дому, туда со всех сторон по одиночке сбежались немцы.
Я обернулся назад, хотел посмотреть, не отстал ли взвод Черняева. Мы подходили с Сениным к последнему дому, а солдаты Черняева уже восседали на фурах и пороли мешки. Черняев стоял у передней повозки и спокойно смотрел снизу на своих, восседавших на фурах, солдат. Вот он что-то сказал им, и они покатились со смеха.
Что это — ребячество или просто 042 глупость с его стороны? 043 Непонимание своего места в роте 044? Вместо того, чтобы занять оборону и навести порядок во взводе, он стоит около почтового обоза и смотрит, как солдаты вспарывают ножами обшивки посылок. Вечно молчит, сопит себе под нос. Живого слова от него не добьёшься. Встал у телеги, разинул рот и смотрит на своих солдат. Видно, во взводе вместо него кто-то другой хороводит.
Пока я оглядывался назад и ругал в душе Черняева, рассуждал, что втыки и ругань за роту достанутся мне одному, солдаты Сенина обложили огнём крайнюю избу и выгнали немцев за заднюю стенку.
-06- На таком морозе немцы долго не выдержат, сейчас они кинутся к сараю и побегут по открытому месту. Сейчас нет времени заниматься Черняевым. Минута-другая, и у наших солдат иссякнет запал. За минуту и немцы могут одуматься. Всё может вдруг измениться и неизвестно чем [дело] кончится. Сейчас самое главное, — не дать немцам прийти в себя. Паника — великая вещь! — подумал я и побежал догонять Сенина.
Мы думали, что немцы из-за дома выбегут сразу и все толпой побегут к сараю. В толкотне мы их перестреляем запросто.
Солдаты наши перебрали затворами, приготовились и стали ждать. Но всё случилось иначе. Из-за угла побежала не толпа, как мы предполагали, а выскочил одинокий немец.
Появился он неожиданно. В первый момент, несколько первых секунд, нами было потеряно. И когда раздались нестройные выстрелы, немец уже был в трех шагах от сарая. Вобщем, первому немцу живым и невредимым через дорогу удалось пробежать.
Это первый, бежал с Божьим страхом. Он, конечно, не знал, под каким огнём ему придется бежать. И вообще, добежит ли он до сарая? Он бежал во всю прыть, как загнанный заяц.
Но вот результат. Оказалось, что из всех, оставшихся за стеной, именно он меньше всех рисковал. Теперь и тем, и нам стало ясно, что немцы будут бежать от дома к сараю по одному 045.
И вот из-за угла, какой-то минутой позже, выскочил ещё один и побежал к сараю. Он даже не бежал, а прыгал, как козёл. Он не чувствовал земли под ногами. Он метался из стороны в сторону, дергался весь на ходу, приближаясь к сараю. Приятно было смотреть, как драпают немцы!
Перед самым сараем он вдруг запнулся, перелетел через себя, вспахал целый сугроб снега перед собой, снова вскочил и, как одержимый, помчался дальше. Стрельба прекратилась, как только он скрылся за выступом сарая.
Прошло ещё несколько минут. И снова из-за стены дома выскочил немец. В тот же момент раздался нестройный залп, застучали затворы, затрещали одиночные выстрелы. Несколько секунд нужно на то, чтобы передернуть затвор. А немец за это время успевает отмахать несколько метров. Этот ногами работал быстро, бежал, как-то подавшись всем телом вперёд. Голову он опустил и ничего перед собой не видел. Он добежал до сарая, но промахнулся мимо угла. Перед ним оказалась бревенчатая стена. Всё, что он мог — выкинуть руки вперёд, но скорость была большая, и он по инерции припал к стене сарая грудью. У стены он задержался на миг, и этого было достаточно. Одной, двух секунд хватило первой пуле прижать его к бревенчатой стене. Он с усилием хотел от неё оторваться, но ещё несколько пуль прошили его.
-07- И мы увидели, как он дернулся, навалился на стену и стал медленно, без возгласа, валиться к земле. Движением руки он сорвал с себя каску, чуть откинул голову назад и опустился на колени.
Он хотел перед смертью увидеть небо. Но бревенчатая стена и нависшая снежная крыша закрыли небо от него. А ему в последний раз хотелось взглянуть на светило, и как нелепо всё вышло! Немец сделал несколько коротких взмахов руками и повалился в сугроб.
Следующий немец не заставил себя долго ждать. Он не выбежал из-за дома. Он выглянул из-за угла и посмотрел в нашу сторону. Мы увидели его полную страха и смертельного ужаса физиономию. Все наши смотрели на угол дома, держали винтовки наготове и никто не стрелял.
— Может, сдаваться будут? — сказал старшина.
Все ждали, что будет делать немец. Но он повертел головой, спрятался за угол и не сразу пустился бежать. Его, вероятно, там за стеной, разогнали за руки, потому что он вылетел оттуда, как пробка, но через несколько шагов потерял свою скорость. Бежал он трусцой, как бы придавливая снег 046.
Солдаты заорали, заулюлюкали, засунули грязные пальцы в рот и засвистели, как голубятники. А «голубь», тяжело дыша, перебирая быстро короткими ножками, за пять шагов продвигался вперед всего на метр. Белый пар вырывался у него изо рта.
Не добежав до сарая, он упал и застрял в снегу, как тот паровоз, который когда-то топили дровами. Во время бега его можно было хорошо рассмотреть. Когда немец упал, мой ординарец крикнул: — Есть ещё один!
Но немец был цел и невредим. У него просто не было сил снова подняться на ноги. И он, как жирная вша, вращая суставами, не отрывая своего обвисшего живота от снега, быстро и неожиданно уполз за сарай.
— Жирный, как боров! — шутили солдаты, и грязными пальцами под глазами терли слезу.
Наступила вновь тишина. Ждали перебежку очередного. Этот тоже выглянул из-за угла. Его, видимо, торопили и дёргали за рукав, потому что он огрызнулся на кого-то сзади и отмахнулся рукой. И в этот момент грохнули выстрелы, щепа полетела от угла. Немец попятился назад и скрылся надолго. Но вот, наконец, немец выбежал и, вихляя ногами и руками, полетел к сараю, вздымая снежную пыль.
У наших винтовок бой был верный и точный. Стреляя из них, нужно было спокойно и точно целиться. А наши солдаты стреляли наугад с живота, поэтому и этот немец добежал до сарая и скрылся.
Пробежал мимо пятый, а убит только один. Даже жирного борова ползком упустили.
-08- Теперь на краю деревни собралось много солдат. Они стояли во весь рост. Всем хотелось взглянуть на бегущих к сараю немцев и, при случае, пальнуть им вдогонку. При появлении шестого раздалась сплошная трескотня. Немцы почувствовали усиление огня. И, обезумев от страха, в проулок бросилось сразу четверо. Они остервенело били по снегу ногами, из-под них летели вихри и комья снега, как из-под карамушкинского жеребца. Но не успели они сделать и трех прыжков, как стая свинцовых «ос» начала их жалить и рвать на них шинели. Двое упали и продолжали корчиться, а двое остались неподвижно лежать на снегу.
Для нас важно было и это. Солдаты своими глазами видели, как перепуганные немцы бегут быстрее зайца. Главное суметь на немцев нагнать настоящего страха. Впереди ещё много деревень. Вот в чём задача!
За четверкой из-за угла выскочил ещё один. Он был в исподнем и без сапог. Что у него было на ногах, рассмотреть было невозможно. Во всяком случае, в каждой руке он держал по сапогу и балансировал ими в воздухе.
— Учитесь у немцев, как драпать под пулями! — сказал я солдатам вслух.
Солдаты посмотрели на меня, удивились и, наверное, подумали: — Только что 047. был приказ «Ни шагу назад!», и вдруг сам ротный учит их драпать.
После немца в носках стрельба оборвалась и надолго затихла. Немцы больше не показывались из-за угла и не бежали. Стало ясно, что за стеной последнего дома нет никого.
Сколько их было точно, я не считал. Но одно было ясно, что пятерых немцев мои солдаты уложили. Ну что ж, подумал я, — и это хорошо, теперь мы квиты. За смерть погибших на Волге мы положили ещё пятерых.
Мы подошли к крайней избе и у стены за домом увидели ещё одного немца. Он сидел на снегу, опираясь спиной о стену. Я подошёл ближе, нагнулся и оглядел его. Немец был ранен в живот, из-под него вытекла темная лужа крови, но он был ещё живой. На лице и в глазах — печать мольбы о пощаде 048.
— Этот не жилец! — сказал я солдатам.
— Пусть посидит, он скоро умрёт! Не трогайте его!
Ну вот и итог. Деревня от немцев отбита. Шестеро немцев 01 остались лежать 049 на русской земле.
Солдаты разошлись по деревне, ходили довольные, и даже веселые. Каждому стало ясно, что с немцами можно вполне воевать. Не так уж страшен наш враг, как мы его раньше себе представляли.
У стены, где лежал раненый, в снегу торчал миномёт. Около него валялся пустой зарядный ящик, несколько винтовок и куча немецких противогазов. Вот собственно и все взятые нами трофеи.
-09- Но самое главное, в моих солдат вселилась уверенность и появился воинственный дух. Даже заняв оборону, они перестали смотреть на дорогу. Они похаживали, посматривали на убитых и о чём-то вполголоса между собой говорили.
Русский «Иван» в отличие от немецкого «Фрица», отступает обычно с оглядкой, не торопясь. Он не бежит, как немцы, галопом. Он делает всё с ленцою и кое-как. Это у немцев европейская прыть.
Солдаты, свободные от наряда, подались к обозу. Каждый хочет найти чего-нибудь съестного. А на повозках мешки с байкой, сатином и всякой другой материей. То, что нужно солдату, в повозках нет, лежит одно бабское барахло. Но все эти куски и обрезки цветного ситца и всякого там медеполаму достанутся нашим обозникам и тыловикам. Всё это потом пойдёт в обмен на сало, хлеб и самогонку.
Солдаты в роте в большинстве были люди городские, им в голову не пришло, что перед ними лежат несметные по тому времени богатства. Набей они сейчас свои мешки, пусти тряпьё в обмен, когда в деревнях будут попадаться мирные жители, и они будут с хлебом и салом.
Но у солдат в голове было другое, ему нужно то, что можно сейчас, а не когда-нибудь потом, через неделю. Они были голодны и искали съестное.
Хорошо, что они не набрали этого товара! — подумал я.
Наберут, почешут языками в присутствии телефонистов и в полку через пять минут будет известно об этом. Тут же вызовут к телефону меня и начнется допрос, — почему в роте солдаты занимаются мародёрством?
Солдату положено воевать, стрелять, торчать день и ночь в снегу, получать раз в сутки черпак жидкой баланды и пайку хлеба. Раскармливать солдата особенно нельзя. Отобранные тряпки полковые пустят в оборот. Таковы законы войны и, так сказать, субординации. Мне сделают втык, а потом будут встречать ухмылками и косыми взглядами.
Пока на нашем пути попадаются деревни без местного населения. Немцы выслали их из фронтовой полосы. И пока с иконами, с хлебом и солью нас здесь никто не встречает.
А сейчас, — поставь роту в шеренгу, вытряхни солдатские мешки на снег, и начальство будет довольно. Никаких тебе тряпок — пустой котелок, пара грязных портянок и две пригоршни мёрзлой картошки. Комбат расплывётся в довольной улыбке.
А солдату что! Ковылял он вдоль отбитой деревни, зачерпнул пару пригоршней мороженой картошки, затянул свой мешок на ходу верёвочкой и опять на холод, на трескучий мороз. Потом улучу нужный момент! — соображает. Забегу в избу, суну где в горящую печку свой котелок, картошки сварю. Но ни избы, ни горячей печки он, может, и не дождаться.
Вторые сутки, как покинули станцию и всё время торчим в снегу без варева и без хлеба, махорка на исходе. Хорошо было на станции. Вот где была 050 благодать!

-10- Стоит солдат на посту, подёргивает носом, трёт рукавом шинели холодную жидкость, бегущую из носа на губу, постукивает замёрзшими валенками, картошка в мешке стучит, как куча камней. Этот на дружка поглядывает, а тот за углом приседает, колотит себя по 051 бокам руками, ёжится от холода, прячется от ветра за угол. А там не теплей. Напрасно он жмётся к избе. Холод и снег режут глаза. Ни дышать, ни думать! Смотришь вперёд — ничего не видать! А ротный требует — «смотри в оба!». Согнёшься за углом, присядешь на корточки, закроешь глаза и в висках перестанет стучать, и вроде станет не так зябко. Спина и бока, кажись, согрелись, можно и заснуть, да ротный через каждые два часа посты проверяет. Главное, не прозевать, крикнуть вовремя, — «Кто идёт?». Ротный твою службу сразу оценит. Скажет, — этого заменить и отправить в избу.
Но можно заснуть. Надысь старшина ребятам рассказывал. Двое в четвертой роте насмерть заснули. Заснуть немудрено! Мучениям конец! Лучше не подгибать под себя колени. Нужно ходить. На ходу не заснёшь. Топай солдат! Греми котелком и мёрзлой картошкой. Лютый мороз тебе нипочём. Ты русский солдат и ко всему с пелёнок привычен.
Когда я в сопровождении ординарца, обходя деревню, показывался в пролёте домов, часовые сразу преображались и начинали двигаться. Не то, чтобы они меня боялись, а так, из самолюбия, для порядка, для собственного авторитета.
Мы тоже «не лыком шитые!». Хотя жизнь солдатская была... — хуже не придумаешь!
Я прошёл вдоль деревни, перебросился фразами с часовыми и, свернув за угол одного из домов, решил осмотреть деревню со стороны огородов. Сюда за дом вдоль изгороди вела присыпанная снегом тропа.
Здесь, на краю огородов, на открытой ровной площадке стояли два немецких орудия. Две 105-мм дальнобойные пушки, 052 задрав стволы, смотрели в небо. Тонким снегом запорошило пустые зарядные ящики. По всему было видно, что немцы бросили свои позиции несколько дней назад. Вот откуда немцы били по руслу Волги, когда мы под рёв снарядов проходили по льду.
Колеса у пушек были из толстой литой резины. Они осели в землю и были запорошены снегом. У немцев кончились снаряды, а подвоза по зимним дорогам нет.
— Колеса на гусматике! — сказал я ординарцу.
Ординарец подошёл и постучал по ним прикладом.
— Как их считать? Как взятые в бою трофеи? — спросил я ординарца.
— Конечно, товарищ лейтенант!
— Сам, наверное, видишь, что достались нам они даром. Немцы их сами бросили. А ты говоришь «конечно!».
Я услышал сзади, в деревне, незнакомые голоса и обернулся туда. -11- В проулке между домами стояли солдаты не нашей роты. Опять нас из деревни сейчас выставят и сунут вперёд! — подумал я, — сменщики пришли!
Мы пошли с ординарцем назад по снежной тропе, и когда вышли на дорогу к середине деревни, то я увидел, что в деревню уже въезжали кавалеристы. Час назад в деревню провели телефонную связь и меня по телефону предупредили, что я держу деревню, и что через неё должна пройти бригада конников. Какой именно полк или какая кавдивизия 02 шли мимо меня рысью, я точно не знал. Что мне номер их части!
Всадники шли парами, лошади ногами бросали комки и поднимали снежную пыль, позвякивали удилами и фыркали на морозе. Не прошло и часа, как кавполк показал нам хвосты.
Через некоторое время в деревню явился капитан, представитель нашего штаба.
— Это деревня Игнатово? — спросил он.
— Так точно! — ответил я 053.
— Откуда ты знаешь и почему так в этом уверен?
— По карте и по компасу всё сходится 03, — ответил я, прикуривая.
Капитан прошёлся по деревне, вернулся назад 054 и сказал: «Забирай своих солдат, строй роту и выводи её на 055 дорогу. По дороге, не доходя до леса, свернёшь налево, пройдёшь с километр и увидишь два домика, там ждёт тебя твой комбат.
— Всё понял? Освобождай деревню и поскорей выводи отсюда своих солдат!
Через некоторое время рота построилась у крайней избы, где сидели связисты. Мы шагнули с места 056 и, растянувшись, пошли 057.

Зимний короткий день подходил к концу. Погода портилась. Теперь сильный ветер хлестал по лицу, гнал из-под ног снежную пыль 058.
Мы шли по дороге, солдаты горбились, клонились к земле. Полы их шинелей мотались в воздухе как крылья.
Без сна, без отдыха, всё время на ногах. Идёшь как в полусне, однообразия дороги не замечаешь. Мы долго шли, и вот у дороги показались два домика полу заброшенного хутора или бывшей деревни.
Я солдатам велел лечь вдоль дороги в канаву, смахнул с шапки и с плеч снежную порошу, обстучал валенки о порог крыльца и через низкую дверь вошёл в избу, где расположился комбат.
Комбат увидел меня и махнул рукой, — «мол, подожди там, на улице, я тебя вызову». Я не понял его, вошёл в избу и присел у стены на лавку. До меня не дошло, что я должен вернуться на улицу и ждать там вызова.
Я сидел на лавке за спиной комбата, а он за столом вёл деловой разговор со штабным Максимовым. Максимова я видел несколько раз в тылах полка -12- за Волгой 059. Максимов был небольшого роста, с узким лицом и серыми, бесцветными глазами. Он сидел за столом без полушубка. На нём была надета меховая безрукавка. В избе было жарко и сильно накурено.
— Дивизия наступает… — услышал я его голос.
— Мы продвинулись вперёд только тут. Слева и справа дела неважные.
Наше продвижение на этом участке 060 не встречает сопротивления противника. Но немцы по-прежнему удерживают на Волге свои рубежи.
920 полк понёс большие потери под Эммаусом. 250-я дивизия завязла у Городни 04. Два батальона 634 пока стоят под деревней Чуприяново. Наша задача развить наступление и к исходу завтрашнего дня овладеть деревней Алексеевское…
На меня навалился тяжёлый сон, и я 061 заснул. Я не слышал, о чём дальше шёл разговор Максимова с нашим комбатом.

Через некоторое время комбат, не оборачиваясь, сказал связному, чтобы тот шёл на улицу, разыскал и вызвал меня в избу.
— Да шевелись, давай его сюда побыстрее!
Связной вышел на улицу, обежал вокруг двух домов и сарая, и вернулся ни с чем.
— Ищите вдвоём! — повысил голос комбат.
— Где его рота?
— Рота здесь, товарищ комбат. Солдаты говорят, командира роты на улице нету.
— А где ж ему быть? Ищите как следует!
Побегав вдвоём, связные вернулись опять.
— Товарищ старший лейтенант! Вот личный ординарец командира роты.
— Где ваш командир роты?
— Лейтенант 062 зашёл к вам в избу, я сам видел. Обратно от вас он не выходил.

Прошло ещё полчаса. Я сидел на лавке в заднем углу и отсыпался за всё. Правда, спать мне долго не пришлось. Кто-то меня тряс за плечо. Я открыл глаза и посмотрел на будившего тяжелым взглядом. Это был комбат.
— Мы его обыскались, а он здесь на лавке прохлаждается!
— Доставай свою карту и иди сюда к столу!
Мне показали по карте маршрут и поставили задачу.
— На рассвете следующего дня ты должен взять деревню Алексеевское.
Застегнув планшет, я вышел на крыльцо, посмотрел на своё засыпанное белым снегом войско, глубоко вздохнул, достал из-за пазухи меховые рукавицы, привычным движением руки поправил поясной ремень 063 и сошёл по ступенькам с крыльца. Ну вот, все теперь на месте. Теперь можно подать команду на выход.
-13- Мало-помалу, не торопясь, мы спустились в низину, к опушке леса, дошли до развилки дорог, свернули на ухабистую, очищенную от снега дорогу и поплелись неизвестно куда 064.

В ночь на 10-е декабря пятая стрелковая рота подошла к деревне 065. На дороге, не выходя из леса, я остановил роту и велел солдатам ждать нашего возвращения. С командирами взводов и небольшой группой солдат мы вышли на опушку леса, чтобы осмотреть впереди лежащую местность. От опушки леса до деревни оставалось метров пятьсот. Деревня лежала в низине на фоне снежной высоты, которая уходила круто вверх, закрывая собой полнеба.
Из-за стволов деревьев видны 066 деревенские избы, сараи и огороды, глубоко торчащие в снегу. В деревне не было видно ни огней, ни дыма из печных труб, ни заметного на глаз движения.
Мы долго смотрели туда, потом я сказал, — «Ну вот что, Черняев!».
— На опушке леса, вот здесь и здесь поставишь часовых. Будете смотреть за деревней. Ты лично останешься здесь и будешь проверять дежурных. Мы с Сениным вчера были в деле, брали деревню, нам нужно отдохнуть. Теперь очередь твоя! Выводи сюда свой взвод и готовь к утру своих солдат, пойдёте на деревню! Мы Сениным вернемся в лес. Стариков на ночь в наряд не ставь! Они и так на пределе. На дежурство подбери молодых. Считай, что я ушёл! С деревни глаз не спускать!
Черняев остался, а мы с Сениным вернулись в роту.
— Солдаты Черняева идут на опушку леса! Взводу Сенина объявляю привал до утра!
— Сойти всем с дороги! Углубиться в лес метров на пятьдесят! Лапник ломать руками, лопатами и топорами не стучать! Костров не разводить, курить только в кулак! Приказ, — «Ложиться спать, и побыстрее!».
Солдаты не распрашивали, далеко ли до деревни, и есть ли там немцы. Солдату важнее привал, короткая пауза от войны. Немцы их в такие моменты не интересуют. Из моего приказа и команд было ясно одно, — поскорей ложись, пока тебя среди ночи на ноги не подняли. А случиться это может в любой момент.
Долго не думая, они набросали в снег зеленого лапника и завалились спать.
Нужно бы послать связных в батальон, — подумал я, — сообщить комбату, что пятая рота вышла на исходное положение. Но у нас было принято, — связь в стрелковую роту должен был обеспечивать батальон. Пусть сами позаботятся о связи, — решил я. -14- Не дело солдатам стрелковой роты бегать к комбату 067, а потом воевать.
Все дела были закончены. Я велел ординарцу Ване выбрать место для ночлега и набросать лапника.
— Выбери место поближе к дороге! Я пойду, обойду солдат для порядка.
Я обошёл солдат, велел Сенину выставить на дорогу часовых и вернулся к ординарцу. Он успел набросать на снег подстилку из хвои, укрыл её сверху куском палаточной ткани 068 и ждал моего возвращения, сидел и курил.
Мы легли, укрылись куском палаточной ткани, в голове у меня бродили какие-то мысли о завтрашнем дне. Но как только я закрыл глаза, то тут же уснул.
Ночью меня никто не будил. Ночь прошла спокойно. Я проспал до утра. Перед рассветом я проснулся сам, услышав негромкие голоса солдат и глухое постукивание котелков. От этого звука, кажется, не только голодные, но и мертвые встанут на ноги.
Старшина по снабжению уже явился в роту и развязывал свои мешки 069. Повозочный отсчитывал мерзлые буханки хлеба и раскладывал их отдельными кучками прямо на снег. Старшина стоял, растопырив ноги, у него между ног стоял термос с хлебовом. Старшина вынимал изо рта карандаш, ставил галочку на листке бумаги 070, опускал в термос черпак и привычным движением два раза подряд плескал в подставленный котелок.
— Следующий! Отходи! — хрипел он.
Старшину роты звали не то Вася, не то Федя. Фамилия у него была не то Сватов, не то Ухватов. В роте он был новый человек. Я фамилию его точно не знал. В роте он бывал редко. 071 Появлялся он в сопровождении своего повозочного на лошаденке, запряженной в деревенские сани 072. Бывали дни, когда он отсутствовал по двое, трое суток. Но от него это не зависело. Путь из-за Волги, где стояли тылы и кухни, был не близок, и даже не прост. Два дня подряд немцы бросали своих солдат и танки на деревню Губино. Старшине однажды пришлось завести свою кобылу с санями в лес и вместе с полковыми, штабными и прочими бежать километров пять по снежной целине, пока они не добрались на последнем дыхании до левого берега Волги.
Бежала не только мелкая сошка, побросав всё на ходу. Из Горохово за Волгу бежал сам Березин со своим штабом дивизии.
От нас этот факт и немецкую контратаку скрывали 073. Но старшина через два дня вернулся обратно, разыскал в лесу свою кобылу, получил продукты, приехал в роту и подробно обо всём рассказал 074. Шила в мешке не утаишь!
Выходит, что мы всё это время шли вперёд и брали деревни будучи 075 -15- отрезанными от своих штабов и тылов.
Я не стал расспрашивать старшину, где теперь стоят наши штабы и тылы, когда он явился. По остывшему холодному термосу было ясно, что он проделал неблизкий путь. Пока термос плескался у него в повозке, пока он тащился на своей кобылёнке, горячая жидкость превратилась в холодное пойло. Хорошо, что в ней ещё не плавал лёд.
От подсолённой полковой жижи недолго будешь сыт. Опрокинул через край котелок, процедил содержимое через зубы, вылил его в желудок, а на зубах, можно сказать, ничего. Даже комок муки на язык не попадёт. В желудке что-то плещется, голод вроде перебил.
Всю порцию разом проглотил, а сытости никакой. Наполнил желудок, мочевой пузырь опростал и опять, как бездомный кобель, голоден.
После немецкой кухни с макаронами и вишневым компотом, полковая еда, замешанная на воде и муке, казалось, была похожа на бульон из кирзового сапога. Но для промёрзшего и усталого солдата эта суточная порция варева имела немалое значение. Ложку он не вынимал, опрокидывая котелок через край, и выливал в рот всё сразу, даже булькало что-то в животе.
Солдатская норма в тылах полка 076 разбазаривалась и таяла незаметно. Самому дай, замов и помов 077 досыта накорми, сам себя не обидь, мимо рта не промажь. А откуда всё это взять? Где всё лишнее и съестное добыть? Вот и доливает повар в солдатский котёл побольше водицы. Поди, добейся правды, когда у тебя в котелке подсолённая вода.
Но вот с раздачей варева, хлеба и махорки старшина дело закончил. Солдаты стали затягивать веревочки на своих мешках.
Я посмотрел на небо. Вершины деревьев уже чуть просветлели, я вспомнил немца, убитого у стены сарая и подумал, что собственно 078 искал он там перед смертью? И зачем кормить солдат до отвала? С набитым животом в атаку не пойдёшь, с ним только в жаркой избе на соломе валяться 079. Опять же, пуля или осколок попадёт солдату в живот, и всё добро, считай, напрасно пропало 080. А полуголодный солдат в деревню сам бежит, 081 полагая, найти там себе съестное.
Ну хватит философии! — сказал я сам себе. Нужно идти!
Я подал команду солдатам выходить и строиться на дороге. Пока солдаты вылезали из-под елей и собирались на дороге, мы с Сениным стояли и курили.
— Ты со своими останешься на опушке леса!
— Сегодня Черняев пойдёт на деревню! Ему тоже нужно дать попробовать пуль свинцовых хлебнуть. А то он у нам за спиной от самой Волги плетётся.
— Как скажете! — пробасил старшина.
Я посмотрел назад, солдаты уже собрались.
— Я пошёл вперёд! Давай, выводи своих на опушку леса!
-16- Сквозь заснеженные лапы елей впереди проглядывало открытое заснеженное поле. Небо чуть озарилось серым рассветом, дорога и деревня просматривались хорошо. Дорога, едва заметно петляя, чуть поднималась по снежному склону вверх. Она подходила к сараю, которых стоял метрах в ста до деревни.
— Видишь сарай? — говорю я Черняеву.
— Вы наблюдали за ним?
— Есть там немцы, или он пустой?
Я стоял на опушке леса, смотрел на сарай и не знал, 082 куда надо было смотреть.
— Ты наблюдал сарай?
— Наблюдал!
— Ну и что там заметил?
— Ничего!
— Ну и что думаешь?
— А что мне думать? Как прикажете, так и будет!
Черняев стоял, смотрел себе под ноги и ковырял ногой снег.

Я 083 стоял молча, смотрел на сарай, а сам искал решение и перебирал в памяти различные варианты. Как его взять без потерь? Сидят 084 в сарае немцы или не сидят? Если там нет никого, то можно идти в открытую! Если там немцы находятся, то будут потери. Послать двух солдат на пробу — проще всего! Солдат убьют у всех на глазах, как это было с разведчиками. Как я буду выглядеть после этого? Потерять солдат для того, чтобы узнать, сидят ли в сарае немцы!
— Ты давно смотришь за ним? — спрашиваю снова Черняева.
— За кем, за ним?
— За сараем! Ты что, не понимаешь, о чём мы говорим?
— Смотрел, а что?
— Слушай, Черняев, что ты мне как еврей, на вопросы вопросами отвечаешь?
— Ты долго смотрел на сарай или нет? Немцы в сарае есть?
— Нет! Вроде пустой!
— Я тебе приказал глаз не спускать, а ты мне — [вроде] пустой!
— Раз он пустой, и ты в этом уверен, бери двух солдат и лично отправляйся туда, а я буду наблюдать за тобой отсюда, с опушки леса!
— Нужно бы, лейтенант, сначала солдат пустить туда для разведки!
— Вот ты с ними и ступай!
— Тебе было приказано наблюдать, а ты, видно, всю ночь сны смотрел про любовь 085. Вот теперь сам это дело и расхлёбывай! Послать вперёд двух солдат, — дело не мудрёное, тут нужно придумать что-то другое. Поле открытое, кустиков никаких. Обойти сарай скрытно негде.
— Ну что, Черняев?
— Не знаю!
Соображать надо, Черняев. При таком холоде немцы не выдержат и двух часов. Если бы ты следил за сараем, то что-либо заметил. Может, смена у них произошла.
-17- — Не знаю! Сказать легче всего!
— Вот смотри! Дорога до самой деревни очищена, с двух сторон по обочине немцы нагребли сугробы. Сарай от дороги находится чуть в стороне. Ложе дороги из сарая не видно. Надевайте чистые маскхалаты и ползком, не поднимая головы, двигайте за бровкой снега к сараю. Если при подходе к сараю немцы откроют огонь, мы с Сениным поддержим вас ружейным огнём. Под прикрытием огня можно будет вплотную подобраться к сараю. Двумя группами обойдёшь его с двух сторон. Возьмешь сарай, будем думать, как без потерь ворваться в деревню. Пойдёшь двумя группами. Первая группа — два солдата и ты. Вторая группа — во главе сержант и шесть человек солдат. Остальные пока будут при мне находиться, здесь, на опушке леса.
— Вопросы есть?
— Нет!
— Чего нет?
— Вопросов нет!
— Добавлю ещё. Думаю, что сарай пустой. Но на рожон не лезь, будь осторожен!
— Давай помаленьку, выбирайся вперёд! Вторую группу я пущу следом за тобой.
Черняев некоторое время скрытно полз по дороге. Но вот он поднялся на ноги и показался на фоне темной стены, подал условный знак, помахав руками над головой. Стало ясно, что сарай пустой. Я приказал Сенину скрытно подойти со взводом к сараю, а мы с ординарцем, пригнувшись, побежали по дороге вперёд.
Черняев был уже в сарае. Через щель из сарая хорошо была видна вся деревня. Сомнений не было. Перед нами была та самая деревня 086, которую нужно было брать 087.
Короткая сторона деревни в виде буквы «Т» располагалась на перекрестке дорог. Длинная улица под прямым углом уходила на север 088 вправо вдоль подножья. Деревня стояла у подножья высоты 219 и ноль.
Отсюда, из щели сарая, хорошо были видны обе улицы, отдельные дома и сараи. Я взглянул через просветы 089 на небо. Светлые пятна на небе исчезли, небо заметно потемнело. В воздухе появились снежинки. Сначала медленно и редко, а потом всё быстрее они стали падать к земле. И вот перед щелью сарая поплыла сплошная белая 090 пелена. Деревня сразу из вида исчезла.
— Ну, Черняев, тебе колоссально везёт!
— Кровь из носа, через пару минут крайний дом должен быть твой!
— Бегом вдоль забора и в огород! Мы следом за тобой!
Когда солдаты Черняева 091 зашли в огород, я не стал дожидаться, пока они доберутся до первого дома.
— Давай быстро вперёд! — крикнул я Сенину и мы побежали в деревню.

-18- В деревне не было никого. Вскоре вся рота собралась на перекрестке. Нужно было занимать оборону.
Черняева я послал занять длинный, уходящий 092 вправо прогон, а взвод Сенина занял оборону на перекрестке.
Дело сделано! Деревня взята без потерь!
Я достал из планшета карту, раскинул её и стал рассматривать местность, окружавшую деревню. Калининский большак на Цветково был здесь совсем недалеко. С левой стороны от нас в двух километрах проходила улучшенная грунтовая дорога на Щербинино. В Калинине немцы пока сидели прочно. Эммаус и Городня тоже были в немецких руках. И только двухкилометровый перешеек у деревни Горохово и Губино позволил нам углубиться в немецкую оборону далеко вперёд 06. Сейчас от немцев всего можно было ожидать. Мы находились в пятикилометровом пространстве между двух ходовых немецких дорог. Солдаты мои, вероятно, не знают, что мы действуем почти в окружении. Очередная деревня, как деревня. Им хорошо, что немец из артиллерии не бьёт.
В Игнатово мы налетели на почтовый обоз. По сути дела, от нас там драпали тыловики и обозники. А здесь со стороны любого большака могут подойти обученные и способные вести войну боевые части и подразделения. Фортуна в одинаковом лике два раза никогда не является.
— Пройдём по деревне! Проверим оборону и несение службы, — сказал я ординарцу, — Тут [от немцев] можно всякого ожидать!
Вскоре по дороге из нашего тыла явились связисты. Они размотали провод и установили аппарат. И вслед за ними, к нашему великому удивлению, в деревню въехала упряжка, волоча за собой сорокапятку.
Первый раз за всю войну мы увидели в стрелковой цепи нашей роты наших полковых артиллеристов.
— Пушку поставите на перекрестке — сказал я им.
— Сектор обстрела прямо по дороге, в направлении высоты.
Я доложил комбату обстановку по телефону и получил от него категорический приказ. Деревню удерживать, пока не перебьют всю роту.
Ты должен удерживать деревню до самой ночи! Ночью придёт смена. Тебя будет менять стрелковый батальон 247 сд.
Что-то произошло, подумал я. Видно, в прорыв вводят свежие дивизии.
Я сидел на крыльце и смотрел вдоль дороги. Казалось, что белые скаты высоты, укрытые снегом, сливаются с небом где-то там наверху. И вдруг на самом гребне я увидел подвижную темную точку. Она то оставалась на месте, то вдруг оживала и бежала по склону вниз. Вот она исчезла совсем, как бы провалилась в снежные сугробы. Но вот она снова вынырнула и побежала вниз по откосу. Теперь её можно было рассмотреть. Это была легковая машина 07.
-19- — Никому не высовываться! — крикнул я.
— Без моей команды не стрелять! — добавил я и повернулся к артиллеристам.
— Вы из своего пугала не вздумайте пустить снаряд!
— Пусть въедут в деревню сами.
— Всем сидеть на своих местах и не рыпаться!
Мы с ординарцем стояли на дороге и ждали, пока подъедут немцы. И когда легковая машина въехала в проулок и сбавила ход, у артиллеристов вдруг зачесались руки. Ничего не говоря, они лязгнули затвором сорокапятки, вогнали снаряд и стали наводить.
Я подумал, что они сделали это на всякий случай, если машина вдруг круто развернётся и даст хода назад. Я обернулся, пригрозил им кулаком и сказал: «Не стрелять! Будем брать живьём!».
Но до них мои слова не дошли. Не сделать выстрела по бегущей навстречу беззащитной цели они никак не могли. Мало того, что мы с ординарцем стояли на линии огня. Не успел я вновь взглянуть на машину, как у меня за спиной раздался пушечный выстрел и 093 снаряд пошёл над плечом. То ли машина в этот момент вильнула, то ли эти тыловые крысы поторопились, снаряд пролетел, не задев машину. Машина резко вильнула в сторону и тут же уткнулась в сугроб.
Я выхватил у ординарца автомат и короткой очередью полоснул по щиту сорокапятки. Я мог за невыполнение приказа расстрелять их всех 094.
— Ты знаешь, что за это бывает в боевой обстановке? — накинулся я на командира орудия.
— Я не виноват! Они сами!
— Я пригрозил наводчику кулаком, обругал его для порядка скотиной и вернул автомат ординарцу назад.
— Смотри, чтоб немцы не разбежались из машины! — сказал я ему, — Пойдём высаживать гостей.
Мы подошли к машине. Дверцы на заднем сидении были чуть приоткрыты. В машине сидели четверо немцев. Два офицера, солдат-шофер и небольшого роста усатый фельдфебель. Я подошёл, открыл во всю ширь заднюю дверь и сказал им, — «Битте, штеен зи аус!». Из машины начали вылезать офицеры.
Первым на снег ноги поставил майор. Он поднял вверх одну руку. В другой руке он держал набитый портфель. За майором из машины вышел обер-лейтенант, он поднял обе руки. Шофёр и фельдфебель вылезли из передней дверки. К машине бежали Сенин и небольшая группа его солдат.
Я кивнул ординарцу на сиденья машины и велел ему забрать автоматы, брошенные при выходе немцами.
-20- Показав шофёру на руль, я велел ему сесть в машину и подъехать к крыльцу.
— Садись и ты! С ним подедешь! — сказал я ординарцу.
— Разрешите и нам? Товарищ лейтенант! — попросили солдаты.
— Разрешаю! Садитесь!
— В жизни не ездил на легковой машине! Убьют, и не попробуешь! — сказал один.
— Теперь попробушь! — сказал другой и полез в машину.
Офицеры и фельдфебель к крыльцу отправились пешком. Когда я с ними подошёл к дому, телефонисты уже доложили по линии связи о захвате машины и пленных офицеров. Они сидели довольные, посматривая на меня.
— У артиллеристов руки зачесались! Пустили в машину снаряд!
— А у этих зуд на языке! Доложить захотели!
— Кто вас просил соваться не в свои дела?
— А ну-ка забирайте свой аппарат и валите отсюда вон туда, в дырявый сарай!
— Расселись тут на крыльце!
— Проводи их, Дёмин!
— А тебе, старшина, особое задание! Обыскать немцев! Культурно забрать у них документы, портфель тоже поставишь сюда.
Я сел на край крыльца, вроде как на письменный стол. Старшина стряхнул с половиц варежкой снег и стал раскладывать передо мной немецкие «аусвайсы».
Старшине помогали солдаты. У офицеров с ремней сняли черные блестящие кобуры с пистолетами «Вальтер».
Фамилию обер-лейтенанта я не записал, 095 а фамилию майора я запомнил хорошо, по созвучию на память.
— Казак! — прочитал я в его офицерской книжке.
— Найн, Коозак! 096 — поправил меня обер-лейтенант 08.
Майор был в отороченной мехом шапке с козырьком. Зеленоватая его шинель была подбита натуральным лисьим мехом. Это был человек средних лет, небольшого роста. У майора были толстые губы, выступающий подбородок и мясистый нос, беспокойно бегающие глаза неопределенного цвета. Вот собственно из внешности и всё, что я с первого взгляда запомнил.
Обер-лейтенант, в отличие, от майора, был молод, худ и высок 097. Чистое и бледное лицо его отдавало синевой тщательно выбритых щёк. Он был спокоен и сосредоточен. Стоял он позади майора навытяжку, тогда как майор сразу вспотел и как-то обмяк.
Обер-лейтенант, как бы подчёркивал [всем] своим [видом] достоинство и уважение к своему начальнику, стоявшему впереди.
-21- По его лицу было видно, что если бы не майор, он не сдался бы так легко и просто в плен. Хотя теперь ни должности, ни звания не имели для них никакого значения. Майор почему-то сразу смирился со своей незавидной судьбой, а молодой обер-лейтенант совсем наоборот, он был возмущен, держался прямо, как будто он попал не в плен, а зашёл на приём к зубному врачу.
— Ни одного рыжего фрица! А говорили светлая раса! — сказал старшина.
— Подожди! Потерпи маленько! Попадутся тебе и рыжие фрицы! — заметил я.
— Это вы у нас светлый блондин! А они, как наши солдаты, — все чернявые!
Я смотрел на немцев, на их гладкие, из заменителя кожи, обложки «аусвайсов», а в голове у меня вертелись разные нужные и не нужные немецкие слова. Мне нужно допрашивать их, а я стал рассматривать отпечатки пальцев в их офицерских и солдатских книжках 098, ни одной готовой немецкой фразы. Сразу и вдруг у меня ничего не получается.
Теперь, после обыска, немцы стоят с опущенными руками. Они заметно успокоились и немного пришли в себя. Фельдфебель поглядывает по сторонам, оценивает обстановку. Майор смотрит на меня и думает, что будет дальше. Солдат и фельдфебель постукивают каблуками, утаптывая под собою снег, и вопросительно посматривают на закрытую дверь в избу. Они от холода ёжатся, подёргивая плечами. А какой на улице холод? Если нет тридцати!
При обыске майора старшина снял с него поясной ремень, расстегнул на шинели все пуговицы, распахнул её. Майор так и остался стоять нараспашку. Полы шинели подбиты мехом, он не решался запахнуть и застегнуть их. Я провёл ему пальцем по бортам и велел застегнуться.
Я спросил его по-немецки: кто он, куда и откуда едет?
Услышав мои вопросы, он как будто перед отходом поезда заторопился и, не останавливаясь ни на секунду, стал говорить какие-то слова и целые фразы. Это был сплошной поток слов и звуков. Где начинались отдельные слова, где кончались фразы — невозможно было ни уловить, ни понять.
В средней школе я учился не очень. Отец умер в тридцать третьем. Нас у матери осталось трое. Учебу в школе приходилось часто пропускать. Жили бедно. Ели мы не досыта. Я подрабатывал на вывозе снега с улицы. Немецкий знал, так сказать, по слогам. А тут сплошной поток гласных и согласных, гортанных и шипящих, вроде: «Ишь! Нишь! Кукен!». О чём говорил немец, я не мог разобрать.
— «Заген зи курц, клар унд лангзам!» 09, — сказал я.
Немец понял и сразу перестроился. Он стал произносить каждое слово раздельно и четко.
Я останавливал его, когда не понимал 099, рылся в словаре, искал нужное мне слово и переспрашивал. Из опроса майора было ясно, что немцы не знали о нашем подходе сюда.
-22- — Товарищ лейтенант, что он говорит? — спросил кто-то из солдат.
— Он говорит, что мы находимся в полосе обороны 162 10 немецкой пехотной дивизии. И что командир их дивизии генерал Франке 11.
Солдаты удивились и тут же загалдели: — Франко! Франко!
— Из Испании приехал! — добавил кто-то.
— Это не испанский генерал Франко. Это немецкий генерал Франке!
— Родственник что ль? — не успокаивались они.
— Немецкий!
— Вам это не понятно?
— Майор говорит, что 9-й армией, в которую входит дивизия, командует генерал-полковник Адольф фон Штраус 12. По-вашему, если он Адольф, то значит Гитлер, а если Штраус, то обязательно композитор Иоганн Штраус. Сбитые с толку и не поняв ничего 100, солдаты стояли и продолжали удивляться.
— Все равно, товарищ лейтенант, фамилии как бы знакомые!
Вот почему я собственно и запомнил фамилии немцев и дословно весь этот разговор.
— А кто этот майор? — спросил старшина.
— Майор, — Начальник штаба. Возвращались они к себе, да не на ту дорогу свернули. Вот и попали к нам.
— А усатый, это кто ж?
— Усатый, — по-ихнему фельдфебель, а по-нашему, — старшина. Вроде как ты, Сенин.
— А тот, что сзади майора стоит?
— Немецкий обер-лейтенант! Это вроде как я, но по званию он одним рангом выше.
— Не думали они здесь встретиться с нами.
— По данным майора вчера здесь стояла немецкая рота. Почему её здесь не оказалось, он сам удивляется.
Я хотел ещё что-то спросить, но на этом допрос оборвался. Меня срочно потребовали к телефону. Где, в каких деревнях стоят немецкие гарнизоны, я не успел узнать. На проводе уже 101 хрипел комбат.
Я сказал ему по телефону о захваченной машине и о немцах. Я даже думал, что он меня похвалит за это. Но не успел я и рта раскрыть, как получил от комбата сходу 102 отборные ругательства.
— В полку и в дивизии знают! А ты мне ничего не докладываешь!
— У меня ротный грамотный нашёлся! Вздумал допрашивать немцев!
— Почему, мать-перемать, сразу не доложил? На легковой машине катаетесь!
— Я! Я!.. — сумел только вставить я в трубку.
— Что «Я!»? — заорал он снова, — Давай немцев немедленно сюда!
-23- — Слышь! Чего молчишь?
— У артиллеристов две лошади. Пусть седлают их верхами!
— Сажай немцев в машину, затолкни туда 103 одного солдата и отправляй ко мне! Артиллеристы пусть верхами сопровождают машину.
— Об исполнении доложишь мне лично по телефону! Я буду на телефоне сидеть.
Мы быстро засунули немцев в машину, посадили на заднее сидение солдата с портфелем. Я захлопнул дверцу машины, и она пустила сзади белый дымок.
Когда машина, виляя, покатила по дороге, я повернулся, вздохнул с облегчением и пошёл к телефонистам докладывать комбату.
Комбата на проводе уже не было. Телефонисты доложили ему, что машина и немцы под конвоем уже отправлены. Каждый старался приобщить себя к этому делу.
Я вернулся к крыльцу, сел на ступеньки, раскрыл перед собой карту и закурил.
— Куда теперь нас бросят? — подумал я, — Где-то хлебнём мы теперь смерти и крови? Вон, другие полки на Волге захлебнулись 104 и 105 результатов никаких 106. Сегодня вечером нас сменят, а завтра опять новая деревня!
Я свернул карту и решил сходить, проверить посты. Позвав с собой ординарца, я пошёл в дальний конец деревни, где стоял взвод Черняева.
— Ну, как?
— Всё тихо! — ответил он, — А что говорят пленные?
— Немцы говорят, что они нас здесь не ждали. И я рассказал Черняеву о допросе майора.

* * *

В полку и в дивизии в это время шла лихорадочная работа. Было принято решение внезапным ударом силами двух полков захватить деревню Марьино. В дивизии торопились. Немцы ничего не знают о нашем продвижении. Взять сходу Марьино и отрезать немцам дорогу от Эммауса и Городни. Для захвата деревни подвели четыре батальона по две сотни солдат. В стрелковые роты придали пулеметные расчеты станковых пулеметов «Максим».

Ночью в деревню 13, где мы стояли, явился комбат. С ним пришла рота сменщиков из другой дивизии. Он показал мне по карте маршрут движения и велел вести роту на опушку леса, что напротив Марьино 14.
Вернувшись по дороге несколько назад, мы сошли в снег и стали подниматься к лесу.
— Войдём в лес, приказано не курить! 107
Пройдя лес, я на опушке положил своих солдат.
— Не забудьте о куреве! Деревня на бугре! Оттуда всё видно!
-24- Вскоре на опушку леса телефонисты размотали 108 связь. Было уже темно. Пришёл наш комбат и мы, командиры рот и взводов, пошли вместе с ним по открытому снежному полю, уходящему вниз, выбирать исходную позицию.
Мы подошли под обрыв, а впереди на бугре стояла деревня. Её очертания смутно проглядывали сквозь заснеженные кусты. Видна была только церковь 15 на правом конце деревни. Её темный контур слабо обрисовывался на 109 тёмном ночном фоне неба.
— Твоя пятая рота рассредоточится здесь, в кустах! — сказал комбат.
— А ты, Татаринов, со своей займёшь позицию правее, со стыком на фланге пятой. Дальше, в открытом поле, будут стоять станковые пулемёты. Они в атаку не пойдут. Они будут с места поддерживать вас пулемётным огнём. За ними, правее, будет наступать соседний батальон. После того, как вы ворветесь в деревню, слева охватом, на деревню пойдет соседний полк.
Мы обошли свои участки, уточнили границы рот и вернулись обратно. Не доходя до леса, в низине нас ожидали штабные полка.
Всё, как на войне! — подумал я. Сам командир полка Карамушко вышел на рекогносцировку. Около него стояли штабные, собрались комбаты, подошли и мы, командиры рот и взводов.
Командир полка ещё раз уточнил задачу, отдал короткий, в двух словах, боевой приказ и в заключение сказал: — Имейте в виду! Это наше генеральное наступление! Сейчас разведёте своих солдат по местам! Займёте исходное положение! С рассветом атака! Сигнал для наступления, — два выстрела из пушки с нашей стороны!
— В роты дадут связь. При выходе на исходную, доложите свою готовность! Надеюсь всё понятно? Действуйте! Все по своим местам!
Командир полка дошёл до леса, сел в ковровые саночки и укатил восвояси. Комбаты заметались и тоже пропали, исчезли куда-то в ночную мглу.
Мы, ротные и взводные, остались одни. Мы стали расходиться, нам нужно было идти за своими солдатами. 110 На опушке лежали наши солдаты.
Я поднял роту, и мы стали спускаться к исходной позиции по протоптанным нами в снегу следам. Я отдал боевой приказ, развёл солдат, как мне было приказано и положил их в снег. До рассвета оставалось ещё много времени. Ночь была тихая, тёмная и довольно тёплая.
Я снял с рук меховые варежки и лёг на спину 111 Рукам было 112 не холодно. Рядом, около небольшого развесистого дерева [берёзы] лежали ординарец и телефонист.
Ординарец, перевалившись через спину, продвинулся ближе ко мне и 113 торопливо зашептал:
-25- — У майора под шубой на тонком ремешке висел фотоаппарат.
— Старшина его срезал, майор даже не заметил!
— Может, возьмете вы? Он мне совсем ни к чему!
— Ранят, пожалуй, а тут с аппаратом мыкайся!
— Всё равно, кроме вас никто снимать не умеет.
И ординарец протянул мне блестящий футляр фотоаппарата.
Я посмотрел на него и спросил: — «Почему аппарат не отправили вместе с портфелем? Майор на допросе скажет и полковые потом загрызут меня. Они любят, когда трофеи преподносятся им лично. Скажут, в фонд обороны, голодающим детям в блокадный Ленинград».
— Ладно! — сказал я, — Завтра отдам комбату.
Я лежал на снегу и думал о жизни... О какой, собственно, жизни можно было думать в свои двадцать лет? Я вспомнил своё детство, школьные годы, учебу в училище и начало войны. Вот и вся жизнь!
Я лежал на снегу, на спине, и напевал знакомый мотив: — «Любимый город может спать спокойно…».
Время тянулось медленно. До рассвета ещё далеко. Солдаты лежат слева и справа в кустах. Я вижу 114, как они изредка поднимают головы.
Не все солдаты одеты в маскхалаты. Их выдали только офицерам, телефонистам, пулеметчикам и по десятку на взвод. Те, кто был без халатов, выглядывать опасались. Деревня от нас совсем близко. Тёмные силуэты изб и очертания 115 церкви видны через кусты. Немцы в деревне спят. Часовых 116 между темных силуэтов домов не различишь.

И вот тихо и медленно, едва различимо по небу и снежному полю поползла светлая полоса. Я ещё раз связался по телефону с комбатом, он подтвердил мне сигнал начала атаки.
— Два выстрела из пушки! Увидишь два разрыва шрапнели над деревней, и сразу поднимай своих людей!
Все ждали рассвета и начала атаки, каждый по-своему. Но сигнала к наступлению не было.
Прошло ещё некоторое время. Снежное поле постепенно светлело. Серая дымка над деревней рассеялась. Между домами забегали немцы. Они как-то вдруг всполошились, замахали руками и стали кричать. До нас долетали их чистые гласные: — «Ля, ля, ля!».
Я взглянул левее деревни на снежную линию горизонта. Почему я взглянул туда, сказать не могу. Вершина снежной высоты поднималась над деревней, а вниз по дороге с этой высоты, в направлении деревни, медленно двигались какие-то чёрные точки. Вот они сползли к деревне, и их можно было уже различить. Нарастающий гул моторов был слышен издалека.
-26- Немцы на гусеничных тягачах тащили зенитные орудия в деревню.
— Один, два, четыре! — считаю я. Вот ещё четыре и четыре выползают из-за края вершины. В цепи наших солдат появилось движение. Солдаты, подняв головы, смотрели на зенитки.
Первые тягачи уже вползали в деревню, а по дороге на ухабах ещё ворчали моторы и пускали черные клубы дыма за собой.
Первая батарея выползла между домов. Тягачи отцепили 117, орудия развернули, и все застыли на месте. Остальные надрывно ревели моторами и, не торопясь, растекались по деревне.
— Вызывай батальон! — крикнул я телефонисту.
Телефонист, вытаращив глаза, лихорадочно закрутил ручкой, он начал стучать по клапану трубки, но телефон не отвечал.
— Ни одного выстрела с немецкой стороны! Кто мог перебить провод?
— Крути, не переставая! — приказал я ему.
Там, на другом конце провода кто-то упорно молчал. Никто не хотел брать на себя ответственность 118 и дать приказ ротам отойти 119.
Немцы не торопились. Они всё делали по науке. Приводили к бою зенитные батареи. Они хотели сразу и наверняка ударить по лежащей в снегу нашей пехоте. Тем более, что мы лежали и не шевелились.
Сигнала на атаку не было. Приказа на отход не последовало. Немцы, видно, удивились на наше упорство и бестолковость. Лежат, как идиоты, и ждут, пока их расстреляют в упор! Наконец, у них 120 лопнуло терпение.
Зенитка, — это не полевое орудие, которое после каждого выстрела нужно снова заряжать. Зенитка автоматически выбрасывает целую кассету снарядов. Она может стрелять одиночными, парными и короткими очередями. Из ствола зенитки от одного нажатия педали вылетают сразу один раскаленный трассирующий, а другой — фугасный снаряд. По каждому живому солдату, попавшему в оптический прицел, немцы стали пускать их сразу по два, для верности. Один трассирующий, раскаленный, а другой невидимый, фугасный. Они сначала стали бить по бегущим. Бегущий делал два-три шага, и его разрывало зарядом на куски.
Сначала побежали телефонисты, под видом исправления обрыва на проводе. Потом не выдержали паникеры и слабые духом стрелки. Над снегом от них полетели кровавые клочья и обрывки шинелей, куски алого мяса, оторванные кисти рук, оголенные челюсти и 121 сгустки кишок. Тех, кто не выдержал, кто срывался с места, снаряд догонял на третьем шагу. Человека ловили в оптический прицел, и он тут же, через секунду исчезал с лица земли. Взвод Черняева однажды побежал под обстрелом. Они знали, чем потом обернулось это. Мои солдаты лежали, посматривали на меня, на немецкие зенитки и разорванные трупы бежавших.
Ординарец отполз несколько в сторону, он хотел посмотреть, что -27- там делается на краю кустов. Но любопытство сгубило его. Вот он вдруг встревожился, перевернулся на месте и в два прыжка оказался около меня. И не успел он коснуться земли, как его двумя снарядами ударило в спину. Его разорвало пополам. В лицо мне брызнуло 122 кишками.
Зачем он поднялся и бросился ко мне?
— Товарищ лейтенант! Там… — успел он выкрикнуть 123 перед смертью.
Красным веером окрасился около меня снег. Жизнь его оборвалась мгновенно.
Появились раненые солдаты. Они ползли, оставляя за собой кровавый след на снегу. В оптический прицел они были хорошо видны. Очередной двойной выстрел добивал их на 124 пути.
Лежавший рядом телефонист вытаращил на меня глаза. Я велел ему лежать, а он меня не послушал. Я лежал под деревом и смотрел по сторонам, что 125 творилось кругом. Я лежал и не двигался.
Телефонист был убит при попытке подняться на ноги. Снаряд ударил ему в голову и разломил череп надвое, подкинул кверху его железную каску, и обезглавленное тело глухо ударилось в снег. Откуда-то сверху прилетел рукав с голой кистью. [Она, как] Варежка, как у детей, болталась на шнурке. Пальцы шевельнулись. Оторванная рука была ещё жива.
Все, кто пытался бежать или в панике рвануться с места, попадали в оптический прицел. Я смотрел на зенитки, на падающих в агонии солдат, на пулемётчиков, которые за своими «Максимами» уткнулись в снег. Пулемётчики лежали и не шевелились.
На какое-то мгновение стрельба прекратилась. Теперь по открытому снежному полю никто не бежал. Немцы шарили окулярами по полю, пытаясь выхватить из фона снежных сугробов очередную жертву.
И вот новый удар разбил ствол и щит станкового пулемета, обмотанного марлей и куском простыни. Приникшие к снегу, тела пулемётчиков приподнялись и откинулись мертвыми в сторону.
Взвод младшего лейтенанта Черняева лежал в кустах левее меня. Вдруг солдаты зашевелились, и я увидел перед ними немцев с автоматами в руках. Они незаметно спустились с обрыва и шли по кустам туда, где лежали солдаты Черняева. Вот что хотел мне сообщить ординарец.
Выскочить из кустов на открытое поле было немыслимо. По кустам немцы вели беглый огонь из зениток. Но огонь их был не прицельным, и 126 большинство солдат пока 127 были живы. Но вот град снарядов заскользил по самому снегу. В кустах у Черняева появились убитые и раненые. Я увидел, как несколько уцелевших солдат поднялись на ноги и подняли руки кверху.
Из оружия я имел при себе только один пистолет. Автомат ординарца куда-то отбросило. Стрелять из пистолета по немцам было бесполезно.
-28- Я достал пистолет, хотел даже прицелиться, но раздумал и положил его за пазуху. Немцы шли вдоль кустов в моём направлении.
Шли, не торопясь, и часто останавливались. Они поддевали сапогами лежащего, нагибались и рассматривали убитых 128 солдат. Потом снова шли и опять останавливались, собирались кучей вокруг лежащего в снегу. Обступали его со всех сторон, начинали галдеть и подымали на ноги 129 раненого.
Мне нужно было что-то срочно предпринять. Медлить было нельзя. Немцы с каждым шагом всё ближе приближались ко мне. И я, не выпуская створа ветвистого дерева, покрытого пушистым белым налётом инея, стал пятиться задом по снежному полю. Я полз, не останавливаясь, не делая передышки, посматривая на ствол дерева и зенитки, прикрытые белыми ветвями. И в то же время я не спускал глаз с немцев, которые шли по кустам.
Если бы немцы оторвали свои взгляды от лежавших на снегу раненых и убитых солдат, то они бы сразу же заметили меня. Но немцы были заняты своим кровавым делом. Они смотрели себе под ноги, переходили с места на место, что-то извлекали из солдатских карманов, добивали раненых и фотографировали тела убитых. Взгляд немцев был прикован к кровавой тропе, и это позволило мне отползти от них на приличное расстояние. Но в первый момент они были от меня в шагах двадцати.
Я полз по глубокому снегу, не как солдат, по-пластунски, головой вперёд, а пятился задом как рак, интенсивно работая руками и ногами и всё это время смотрел на дерево, и старался не уйти из его створа в сторону.
Я выбился из сил. Было трудно дышать. Я вытирал глаза рукавом и тут же снова обливался потом.
— Это тебе не по-пластунски ползать, — подумал я.
От кустов до леса было километра три 16. Снежное поле всё время поднимается в гору. Я твёрдо знал, что отползая по снегу задом таким нелепым и неестественным образом, я не выйду из створа пушистого дерева.
Если немцы, идущие вдоль кустов, остановятся и пристально глянут в мою сторону, я могу затаиться в снегу. Мне видно дерево, зенитку и всю группу немцев.
Вот параллельно моему направлению метрах в двадцати в стороне идет кровавый след на снегу. Вдавленный снег с кровавыми полосами.
Примятая борозда местами чистая, а местами с большими кровавыми подтеками. Кто-то раньше меня здесь прополз. Здесь раненый отдыхал, под ним [собиралась] лужа крови, здесь он с усилием полз, — размытые 130 полосы крови.
Но вот он и сам лежит в конце борозды. Я подползаю к лежащему, он в окровавленном маскхалате. Вглядываюсь в бледное, землистого цвета лицо и невольно вздрагиваю. Это командир 4-й роты Татаринов.
-29- Он откинулся на спину. Рот у него открыт. Глаза неподвижно уставились в небо. В небе не увидишь родную Сибирь. Капюшон маскхалата был откинут. Он лежал без шапки, и волосы его чуть шевелились на ветру. И это меня в первый момент обмануло. Мне даже показалось, что он ещё жив, просто лежит, отдыхает и копит силы. Я повернул в его сторону и хотел, было, ползти к нему. Но, взглянув в лицо, я увидел. У меня при выдохе изо рта вырывался белый пар. А он лежал с открытым ртом без всякой струйки выдоха на морозе. А должен был часто и тяжело дышать.
Что-то мелькнуло сбоку в глазах. Я обернулся. Смотрю, — с правого фланга из снега выскочили вдруг человек двадцать солдат, выскочили и врассыпную бросились бежать в разные стороны. И в тот же миг по ним ударили из всех зениток. Что заставило их вскочить и бежать по глубокому снегу в открытое поле? Немцев с автоматами с той стороны не было видно. Эти вспорхнули, как стая воробушков и попадали в снег. От них полетели только клочья шинелей.
Вот ещё и ещё мелкие группы соседнего батальона, поддавшись порыву, разлетелись на куски. Ни один не ушёл с открытого поля.
Смерть хватала их сразу мертвой хваткой. Одни исчезали сразу, разлетевшись на куски 131, другие оставались лежать неподвижно. 132 Они делали последние вдохи 133 и угасали, теряя сознание. Кошмарное кровавое побоище было в разгаре. Оно не для одной сотни солдат навсегда остановило время. Наступила зловещая тишина.
Я лежал в снегу, тяжело дышал, зная, что мне нужно ещё ползти. Но передо мной неожиданно выросла во весь рост идущая по глубокому снегу, фигура солдата. Пожилой солдат был без маскхалата, без винтовки, в серой шинели. Он медленно, не торопясь, как бы показывая, что он заколдован от зениток, шёл, размахивая руками, и потрясая в воздухе кулаком. Он останавливался, выкрикивал ругательства. На лице у него было остервенение и возмущение всему тому, что ему пришлось пережить и увидеть на белом снегу.
Он то и дело останавливался, опускался на колени, подымал руки к небу и неистово стонал.
Немцы, вероятно, наблюдали за ним. Они развлекались необычным представлением. Они видели перед собой человека, презревшего зенитные снаряды и смерть. Они не стреляли в него.
Кругом всё живое давно было мёртвым. Всё, что шевелилось и двигалось, мгновенно расстреливалось 134. А этот шёл и только он один, забавляя их, двигался во весь рост по снежному полю. Немцы, видно, хотели оставить его, как свидетеля, чтобы он поведал нашим в тылу.
Когда солдат поравнялся со мной, он остановился и с сожалением посмотрел на меня. Сделав движение рукой в сторону леса, он как бы приглашал меня встать и пойти вместе с ним, потом он обернулся в сторону немцев и погрозил -30- им кулаком. Его невидящие глаза остановились на мне. Он стоял, не шевелился и о чём-то думал. Потом он отвернулся от меня, сплюнул на снег и пошёл дальше к лесу. Его костлявая, в замусоленной солдатской шинели фигура, как бы нехотя, переступала по глубокому снегу.
Но вот он остановился, вспомнил о чём-то, резко повернул голову в мою сторону и пальцем показал мне на лежащего Татаринова.
Я понял двояко. Или меня здесь на снегу ждёт такая же участь, или он солдат из роты Татаринова.
Его сухопарая, 135 сгорбленная фигура ещё долго маячила над снежной равниной. Я посмотрел ему вслед и совсем забыл о немцах. Но вот солдат дошёл до опушки леса и скрылся в лесу. Туда, как к заветной цели, никто из бегущих от смерти пока не дополз и не дошёл. Четыре сотни солдат нашего полка оставили после себя кровавое месиво 136.
Вот, как случается на войне. Вот, какой ценой люди платили за нашу русскую землю 137.
Снежное поле, по которому я полз, всё время поднималось в сторону леса. Все, кто полз, лежал и бежал видны были теперь, как на ладони. Если бы не дерево, которое закрывало меня от зениток, я бы остался с солдатами лежать на этом кровавом поле.
Я огляделся и снова пополз. И вот дерево стало как-то стремительно уходить вместе с полем в низину. Немецкие зенитки уже маячили на кончиках белых веток 138.
Я повернул голову к лесу и увидел перед собой небольшой 139 бугорок. За ним, вспомнил я, начиналась та самая лощина, в которой мы ночью получали боевой приказ.
Расстояние до зениток было приличное 17. Может, они перестали в оптику смотреть. Я прополз ещё метров десять, взглянул на снежную складку, что была впереди и решил броском перебежать через неё. Там, в лощине, можно будет 140 снова отдышаться.
Развернувшись на месте, я уплотнил коленками снег для ног, подогнул под себя колени, сжался в комок, вздохнул несколько раз глубоко, собрал последние силы и бросился через бугор.
Не успел я сделать и трёх шагов по глубокому податливому снегу, как почувствовал тупой удар сзади по голове. Меня как будто кто-то сзади ударил поленом. Удар пришёлся с правой стороны головы.
Снаряд рванул капюшон с головы. Я видел, как раскалённый, он пролетел 141 мимо меня. От удара я завертелся на месте, перелетел через голову и скатился в лощину. В этот миг я стал терять сознание.
Боли от удара не было. Я смотрел кругом и ничего не видел. Передо мной ни белого снега, ни тёмного леса. Где-то в глубине сознания вспыхнул яркий, как солнце огонь. Вот он, розово-красный, потом красно-желтый и, наконец, зеленый.
-31- Чувство пространства и времени оборвалось. Через некоторое время я почувствовал, что сижу на снегу. Что же произошло? Сколько времени прошло с момента удара? Небо уже темнело.
В тот момент, когда я летел через сугроб, между ног у меня пролетел второй снаряд. Он разорвал маскхалат в неприличном месте, но живого тела, к счастью, не задел. Был бы я хорош, если он на пару сантиметров взял повыше.
Я осмотрелся кругом. В лощине никого. Скинул варежку, она завертелась на шнурке. Сунул руку под шапку и ощупал ухо. Взглянул на ладонь, и она окрасилась всеми цветами радуги. Это не кровь, подумал я. Если ладонь цветная, то кровь должна быть чёрная. Ещё раз пошарив за ухом, я встал и, пошатываясь, пошёл к лесу. Поглядев назад, я не увидел за снежным бугром ни деревни, ни кустов, ни немецких зениток.
Планшет с картой и пистолет были на месте. За пазухой на груди, под рубахой маскхалата, на тонком ремешке болтался фотоаппарат немецкого майора. Я сдернул его с шеи и запустил в сугроб. Я не хотел его нести на себе, сдавать полковым, слышать от них упреки и оправдываться перед ними. Всё прошлое как-то 142 оборвалось.
Вытерев ладонью потное лицо, я направился к лесу, хватаясь за торчащие из снега кусты. Путь от деревни был короткий. Считай два, три километра, а ползти пришлось почти целый день.
Вечерние сумерки опускались над лесом. На опушке леса никого, ни живого, ни мертвого. Куда же все исчезли? Где наш доблестный комбат? Куда девались все?
Я сел под развесистой елью, подмял под собой рыхлый снег, а ноги мои продолжали как-то странно двигаться. Они сгибались и разгибались помимо моей воли. Я хватал их руками, пытался остановить.
Я откинулся на спину и так лежал, пока 143 они не успокоились. Я хотел, было, встать, но не было сил 144. Что-то вроде обмякших конечностей почувствовал 145 вместо ног.
Почему на опушке леса нет никого? Ни людей, ни следов, ни голосов и даже звуков. Снежное поле, кусты, зенитки между домов и колокольня церкви 18 были отсюда 146 видны. Там, в снежном поле на снегу могли остаться раненые 147. Их можно вынести в наступившей темноте. Но кто за ними пойдёт? Кто захочет рисковать своей жизнью? У кого хватит храбрости шагнуть по снежному полю вперёд?
Санитары в санвзводе и в санроте в основном крючконосые. Этих под автоматом за ранеными не пропрёшь! Чего таить! Это любой солдат подтвердит. Вся эта братия с вывернутыми губами, прибывая на фронт, в стрелковые роты не попадала. Один, — дамский сапожник, другой, — бывший портной, третий, — Ёся парикмахер. А те, кто специальной профессии не имели, — по колиту и гастриту в животе зачислялись братьями милосердия в санвзвода и похоронные команды. И все они..., так сказать, воевали! Хоть бы одного, для смеха, прислали в стрелковую роту!

Было уже темно. Ветер едва шевелил ветвями. Я сидел и прислушивался к ночным шорохам леса. -32- В скрипе сухих елей и осин слышались голоса и стоны, мольба о помощи раненых. Может, кто действительно зовёт куда-то туда. Но, убедившись, что голоса мне просто послышались, и в лесу нет никого, я встал с усилием и побрёл между деревьями в глубину леса. Вскоре лес поредел. Я вышел на противоположную опушку леса и стал спускаться по снежному склону к дороге 19.
По дороге неторопливо, в мою сторону, двигались две лошади. В темноте было сложно различить, что это за упряжки, немецкие повозки на ... упряжках или наши деревенские сани с дугами. В зимнее время наши пользовались исключительно крестьянскими розвальнями. Передок у них узкий и высокий, а зад размашистый, низкий и волочится по борозде 148.
Я наметил себе куст у самой дороги и решил до подхода лошадей добраться к нему. У куста снег глубокий. Я подошёл к кусту и провалился выше колен. Так и остался я полустоять, полусидеть за лохматым кустом, поджидая подводы. Я прислушался к 149 говору приближающихся, и среди неразборчивых слов уловил ходовое, солдатское матершинное русское слово. Свои! — мелькнула мысль. И в тот же момент меня покинули последние силы. Я хотел вылезти из сугроба, шагнуть к дороге, но потерял сознание и со стоном повалился снова в снег.
Я очнулся раньше, чем ко мне подбежали солдаты.
— Помогите, братцы! Не могу двинуть ногой!
Солдаты вытащили меня из сугроба, довели до саней и положили на солому.
— Вы, лейтенант, оттуда? — показал один [из них] в сторону леса рукой.
— Оттуда, оттуда! — сказал я, глубоко вздохнув.
— Говорят два полка погибли под деревней!
— А вы что ж, из штабных или разведчиков?
— Нет, братцы. Я командир стрелковой роты.
Они смотрели на меня и не верили, что я живой, что я вышел оттуда, откуда ни один не вернулся. Они, верно, думали, что я наваждение, прибывшее с того света, чтобы нагнать страха на живых.
— Когда у вас там началось, из леса и из этой деревни 150 все удрали. Сказали, что немец с танками перешёл в атаку. Только потом, к вечеру, солдаты вернулись сюда, в деревню.
— Вы отвезете меня в санчасть? А то у меня изо рта и носа кровь появилась. И ноги почему-то не идут.
— Вы куда едете?
— А вот в эту деревню 151! Говорят, вчера здесь наша пехота немецкого майора с машиной взяла. Слыхать, важная шишка!
— Наши раскопали яму с картошкой, вот мы и едем забирать картошку для харчей. Ладно! Придётся, видно, одному ехать назад.
— Ты задний! Ты, давай, разворачивай свои оглобли и вези лейтенанта.
-33- — Отвезёшь его в санвзвод! Он здесь за лесом, в первой деревушке, километра четыре, больше не будет.
— А что, товарищ лейтенант, человек восемьсот под Марьино легло?
— Восемьсот, не восемьсот. А в нашем полку было четыреста.
— Слышь! Отвезёшь лейтенанта и побыстрому назад! Я буду ждать тебя в деревне!
Задние сани встали поперёк дороги, сползли 152 на обочину, и повозочный их легко, за зад, затащил на дорогу 153 Передняя упряжка ушла в деревню 154, а меня повозочный покатил рысцою в тыл. Мы доехали до батальонного санвзвода. Я встал с саней озябший и, пошатываясь, пошёл в избу.
Я вошёл в избу. Внутри было душно и сильно натоплено. Закружилась голова, меня стало тошнить. В углу, на полу лежала солома, я опустился на неё. Из-за висевшей поперёк избы белой простыни вышел военфельдшер и посмотрел на меня. Он знал меня раньше. Мы иногда с ним встречались.
— Что это у тебя? — спросил фельдшер и зашёл мне сбоку.
Я немного 155 поднялся.
— Что? Где? — спросил я его.
— Вот это, что? — спросил он, показывая на правое ухо шапки-ушанки.
Я снял с головы шапку и только теперь заметил, что правое ухо у шапки было отрезано пролетевшим снарядом. Часть меха на клапане цигейковой шапки болталась на тонкой пряди ниток.
Ночью, перед выходом на рубеж, когда мы надевали маскхалаты и подвязывали капюшоны вокруг головы, уши у шапки я опустил. Было холодно. Я знал, что до рассвета всю ночь придётся лежать на снегу.
Если шапку завязать на подбородке, как это делают солдаты, и поверх ещё надеть белый капюшон, будет тепло, но будет плохо слышно. А командиру роты нужно всё видеть, всё слышать, вовремя реагировать и подавать нужные команды.
Снаряд не задел головы. До черепа оставалось меньше толщины двух пальцев. Снаряд разрезал шапку, и ударная волна ударила сзади по голове. Ударом меня подбросило и перекинуло через сугроб. На лету, у меня между ног пролетел ещё один, фугасный, снаряд, он не разорвался, но порвал маскхалат и ватные брюки между ног. От этого удара, по-видимому, и болело ниже спины.
— Да! Тебе повезло!!! — задумчиво растягивая слова, произнёс фельдшер.
— Хотя удивляться тут нечему! На передовой не такое случается!
— Ты пока только один оттуда выбрался сюда живым! Говорят, ещё один солдат с первого батальона оказался в санроте!
-34- — Да! Я видел много неудач. Но такое! Чтобы из целого полка вернулись двое!
Санитары, которые были в избе, передавая шапку из рук в руки, крутили её и качали головами.
— Останешься здесь или в санроту отправить? — спросил меня военфельдшер, затем задумался и снова добавил:
— Полежи сегодня здесь. Завтра посмотрим и решим, что нам делать с тобой.
— У тебя контузия и кровь изо рта!
Я сидел на соломе и смотрел на фельдшера невидящим взглядом. Я думал о солдатах, оставшихся там, под деревней и хотел очень пить и спать. Я медленно расстегнул и распустил поясной ремень, снял чрезседельник портупеи и скинул полушубок.
Кто-то, наверное, сказал: — «Подумаешь, сотни три, четыре солдат и десяток мальчишек лейтенантов остались лежать убитыми под деревней! Для этого и война! Она без жертв не бывает!».
Разморенный теплотой избы и запахом свежей хрустящей соломы, я жадно напился холодной колодезной воды и повалился на солому. Меня укрыли полушубком, и я 156 заснул. Сон пришёл сразу, мгновенно, как снаряд, разорвавшийся около головы.
Утром, на следующий день я не встал, проспал ещё целые сутки. Потом мы с фельдшером решили, что я останусь в санвзводе и в санроту не пойду.
— Тебе нужно оправиться от контузии и отдохнуть, как следует. Лучшего лекарства, чем сон, не придумаешь!
За ухом, на затылке у меня появилась опухоль и краснота. Мне наложили повязку с какой-то вонючей мазью и забинтовали голову. Теперь я был похож на раненого с проломом черепа.
Названия деревушки, где мы стояли, я не запомнил, мне было не до того. Помню, кажется, на следующий день в деревню на легких саночках приехал кто-то из большого начальства. Саночки лёгкие, как у московских извозчиков, остановились напротив крыльца.
Я сидел на приступке около сарая и покуривал махорку. Фельдшер вышел из дома, сбежал по ступенькам и подался навстречу начальству.
— Кто он такой? Этот важный и полный? — спросил я фельдшера, когда он вернулся назад.
— Это наш дивизионный комиссар Шершин 20! Спрашивал, сколько раненых вышло из-под деревни и прошло через наш медпункт.
Я почесал повязку на затылке. Вши под повязкой не давали покоя. Потом я поднялся на ноги, бросил окурок, притоптал его ногой и по скрипучим ступенькам вошел в избу.
Это была моя первая встреча с Шершиным. -35- Шершин со мной не говорил. Мы оглядели друг друга с некоторого расстояния. Он видно хотел меня о чём-то спросить, но заколебался и раздумал. Фельдшер доложил ему, что из полка кроме меня больше никто не вышел 21.
— Если тылы полка начнут двигаться — сказал мне фельдшер, не выходя из-за висевшей простыни поперёк избы, — ты, лейтенант, поедешь в задней повозке. В задних санях, — поправился он.
— Ладно! — ответил я.
А по совести, мне не хотелось покидать натопленной избы. Не прошло и трёх суток, а я уже освоился в тепле и привык к мягкой соломе. Ведь я первый раз за всю зиму попал в натопленный дом и спал как человек.
При движении полка, санвзводу полагалось двое саней. При налчии большого количества раненых, их возили на этих санях в санроту. Имущество и люди во время марша размещались в них. Санитары во время движения шагали за анями. Фельдшер берег своих тощих и заезженных лошадей. Когда они под горку помаленьку бежали трусцой, санитары присаживались сзади на сани. Служба у санитаров санвзвода была не легче, чем у медперсонала санрот. Но в сравнение с солдатской никак не шла. Спали они в тепле на полу, на соломе, пищу получали сполна и регулярно. Когда линия фронта вставала, санвзод стоял обычно на полпути от передовой и [тылами] полка. До них иногда долетали снаряды и мины. Они часто вставали на окраине ближайшей к переднему краю деревни. Но приходилось им иногда свои палатки разбивать и где-нибудь в снегу, в кустах или в лесу. В палатках горели железные печки, внутри было жарко, дымно и душно. На подстил в палатку бросали свежий лапник, на нём делали перевязки, лежали раненые и спали санитары. В этом собственно и заключались тяготы их фронтовой и походной жизни.
С этого момента для меня, привыкшего к морозам, к ветру на снегу, начались дни покоя, тепла и сытости.
Раненые с передовой не поступали. Наш полк обезлюдел совсем. Ждали пополнения. Говорили, что маршевые роты идут и уже на подходе.
Но вот тыла полка тронулись с места и по ночам стали делать переходы. На узкой зимней дороге слышались крики, споры и ругань солдат. Сани идут то рысью под гору, то тащатся, медленно забираясь вверх.
Немецкая авиация не летала. С неба сыпался мелкий колючий снег. С дорог начала срываться зимняя позёмка. Люди и лошади потащились по дорогам и днём. Дивизия медленно подвигалась в направлении Пушкино. -36- 157
— Как чувствуешь себя, лейтенант? — спросил фельдшер, вернувшись с повозочным.
— В штабе полка про тебя спрашивали.
— Как чувствую? О чём говорить! Давай, выписывай! Не буду же я просится у тебя, чтобы меня в санвзводе оставили ещё на неделю!
— Ну, вот и договорились! — улыбнулся фельдшер.
— А то, сам понимаешь! Мне вроде приказали. А я по долгу службы обязан тебя лечить. Может, у тебя ещё голова болит?
— Пустое, фельдшер, говоришь!
— Вечером наша повозка пойдёт в штаб полка. Повозочный отвезёт тебя до самого места. Тебе нужно явиться к начальнику штаба. Скажешь, что ты из санвзвода. Он в курсе дела. Я с ним говорил о тебе.
Полковые в санвзоде не показывались. Меня своими расспросами не беспокоили.
— Что-то нашего комбата не видно. Может ты знаешь, где он?
— Говорят, он ночью сбежал от телефонистов. Утром, когда стала бить немецкая артиллерия, его стали искать и нигде не нашли.
— Артиллерии, фельдшер, не было!
— Как не было?
— Так! Начали бить немецкие зенитки прямой наводкой.
— А в полку сказали — артиллерия!
— Ты мне лучше скажи, где комбат! Чего молчишь?
— Он, говорят, потом объявился. Его вызвали в полк и отправили в дивизию. Говорят, Березин отдал его под суд.
— Это похоже на нашего Березина. Собственные грехи на комбата свалил.
— Начмедсанслужбы полка приказали очистить все санвзвода и санроту от раненых.
— Это худой и высокий такой?
— Да! Да! Всех ходячих приказали комиссовать и отправить в стрелковую роту. Спрашивали и про тебя, — «У вас там в санвзводе лейтенант на соломе лежит! Что? Он контужен? Руки и ноги есть? Что? Опухоль на шее? Опухоль не дыра! Поставьте наклейку!».
После этого у меня с фельдшером и состоялся разговор.

Я был молод в то время и глуп. В то же время у меня были довольно натянутые отношения с полковыми. Я не был сибиряком, их земляком и среди штабных у меня не было знакомых и товарищей. В полку меня считали чужим. Я нередко слышал, — «Пошлите этого москаля! И с этим делом будет покончено!».
-37- И теперь, когда фельдшер завёл со мной разговор о выписке, я не стал сопротивляться и ответил согласием.
Если я сейчас не буду тянуть время, то в роту получу побывавших в боях солдат. Люди уже обстреляны. Бежать с поля боя не будут. А солдат, прибывших из тыла, нужно учить и учить.
Вечером к санвзводу подъехал повозочный. Он кашлянул в варежку и кнутом почесал под шапкой в затылке.
— Вши что ль заели? — сказал я, приветливо улыбаясь.
Повозочный помялся, подумал и нерешительно спросил, — «Это вы, лейтенант, едете в штаб полка?».
— Он самый!
— Я за вами приехал!
— Сейчас зайду, попрощаюсь с фельдшером, и сразу поедем.
Он тронул вожжами свою лошадёнку и мы покатились, переваливаясь на сугробах. Лошадёнка не ходкая, но трусцой, не спеша, тащила за собой деревенские сани. Где нужно, она переходила на медленный шаг, переваливала через сугробы и под горку трясла своими боками. Она плавно качалась, часто фыркала, поворачивала голову и поглядывала на своего хозяина.
— «Ну, ну!» говорил он ей, не трогая её вожжами и не шевелясь в санях. Его «Ну, ну!», — она понимала.
У лошади на войне тоже были и своя судьба, и свои дороги. Солдат убитых бросали в снегу, а лошадей на мясо пускали.
Вскоре, скрипя оглоблями, лошаденка свернула в сторону, и мы въехали в тихую деревушку. Повозочный, как договорились, доставил меня на место.
— В конце деревни, — сказал мне начальник штаба, — На самом отшибе стоят два дома. Там старшина и полсотни солдат. Проверишь их по списку. Это твоя новая рота.
От начальника штаба я отправился в конец деревни.

* * *
Сноски
*01 [Со слов старожил, в Игнатово было захоронение немецких солдат.]
*02 [Части 54 кавалерийской дивизии.]
*03 [Игнатово.] Карта (50 kb) Источник | Снимок (50 kb) Источник
*04 [Более вероятно Городище. Эммаус – Городня.] Карта (50 kb) Схема 15 (50 kb) Источник
*05 [Деревня Гуськино, она же Алексеевское.] Карта (50 kb) Снимок (50 kb) Карта (50 kb)
*06 [Линия фронта на 9 и 10-15 декабря.] Карта (50 kb) Карта (50 kb) Источник
*07 [Это была легковая машина.] Карта (50 kb)
*08 [Возможно, — Korsak или Korsack.]
*09 [«Заген зи курц, клар унд лангзам!», — Говорите коротко, ясно и медленно.]
*10 [129 пд.] Карта (50 kb)
Der Befehlshaber 129 I.Division, Generalleutnant Stephen Rittau (1 Oct 1940 - 22 Aug 1942). Источник
*11 [Der Befehlshaber 162 I.Division, Generalleutnant Hermann Franke (1 Dec 1939 - 13 Jan 1942).] Источник
*12 [Der Befehlshaber 9 Die Armee, Generaloberst Adolf Straus (30 May 1940 - 15 Jan 1942).] Источник
*13 [Игнатово.]
*14 [По описанию складок местности, это было на поле западнее Марьино. Исходное положение пехоты в кустах и на поле, вдоль оврага, по дну которого протекает ручей.] Снимок (50 kb) Схема (100 kb)
*15 [Видна была только церковь.] Снимок (50 kb)
*16 [350-450 метров.]
*17 [580-700 метров.]
*18 [«От трехъярусной колокольни уцелел только нижний объём».] Снимок (50 kb) Источник
В 1934 году колокольню разрушили, до войны здание церкви занимала МТС.
Аналог храма Рождества Богородицы в Каргополе Снимок (50 kb) Источник
*19 [Стал спускаться по снежному склону (.15) к дороге .] См. схему *14
*20 [Шершин – Список выбывшего нач.состава 17 гв.сд с 09.07.41 по 10.11.42 г.] Скан (17 kb) Источник
*21 [Запись переговоров: «Сегодня овладели Марьино, Чуприяново».] Текст | Источник (Ставка ВГК)


Зачёркнутый текст
(правка автора)
*001 |подобрали|
*002 |и заткнули концы их|
*003 |, чтобы они не болтались и не мешили идти|
*004 |, трудно было идти|
*005 |, ловили звуки|
*006 |в переди сугробы|
*007 |подходы к железной дороге со стороны леса|
*008 |должны были обнаружить|
*009 |и прибавили шагу|
*010 |в полной выкладке|
*011 |тяжело|
*012 |и оглядываясь по сторонам|
*013 |не езженую|
*014 |ровным|
*015 |ни старых, ни новых|
*016 |глубоком снегу|
*017 |движения, а по карте подсчитываю|
*018 |Теперь в головной заставе шагает Черняев.|
*019 |по дороге, смотрю по сторонам и оглядываюсь назад, чтобы не оторваться от роты|
*020 |или засаду|
*021 |На дороге можно сделать засаду, встретить нас прицельным огнём, как это случилось у всех на глазах с полковыми разведчиками при подходе к станции.|
*022 |Но всё это бывает только в начале пути.|
*023 |и идёшь|
*024 |Но перед нами эта? Или какая другая?| [И]
*025 |небольшая|
*026 |почему-то|
*027 |По ней|
*028 |На ней|
*029 |и вместе с ними|
*030 |ни шороха, ни звука|
*031 |вдоль деревни|
*032 |, повис вертикально и совсем|
*033 |настежъ|
*034 |, довольной и лукавой улыбкой|
*035 |здесь на крыльце|
*036 |снаружи, с той стороны дома|
*037 |опомниться|
*038 |, что они вот-вот забросают нас минами|
*039 |вперёд|
*040 |, услышав вопли своего собрата|
*041 |, трофей или немецкую безделушку|
*042 |кураж|
*043 |Усталость нескольких дней наступления|
*044 |среди взвода солдат|
*045 |в одиночку|
*046 |ногами на ходу|
*047 |недавно|
*048 |умирающего|
*049 |в снегу|
*050 |настоящая|
*051 |замёршим|
*052 |стояли|
*053 |козырнув под шапку|
*054 |Среди наших штабных я не заметил начальника штаба. Он подошёл|
*055 |лесную|
*056 |качнулись вперёд|
*057 |по дороге|
*058 |по дороге|
*059 |среди полковых разведчиков|
*060 |дезорганизует|
*061 |мгновенно|
*062 |велел мне отдыхать. Сказал, что его вызвали к комбату.|
*063 |на полушубке|
*064 |вперёд|
*065 |Гусьино| 05
*066 |были|
*067 |ночами по дорогам|
*068 |сидел курил|
*069 |с продуктами|
*070 |в поимённом списке роты|
*071 |Самое частое раз в сутки|
*072 |розвальни|
*073 |постарались скрыть|
*074 |по своей душевной простоте|
*075 |брошенными и совершенно|
*076 |поглощалась и исчезала|
*077 |не обидь|
*078 |нас ждёт впереди|
*079 |на широкой лавке сидеть|
*080 |вытекло наружу|
*081 |, он мнит|
*082 |, что собственно предпринять|
*083 |с полчаса|
*084 |ли|
*085 |с милашками во сне карулесил|
*086 |Гусьино|
*087 |или как её называли наши штабные Алексеевское|
*088 |влево|
*089 |в крыше|
*090 |стена|
*091 |стали заползать|
*092 |влево|
*093 |раскалённый|
*094 |наместе|
*095 |, и не помню|
*096 Коизак?
*097 |ростом|
*098 |, а в голове|
*099 |им сказанного|
*100 |своё заблуждение|
*101 |висел|
*102 |втык|
*103 |ещё|
*104 |атакуют|
*105 |до сих пор|
*106 |нет|
*107 |Огонь от папиросы ночью хорошо виден!|
*108 |провод|
*109 |сером|
*110 |Мы шли по заснеженному полю, которое не круто поднималось к опушке леса. Здесь|
*111 |и лежал на спине, на снегу|
*112 |совсем|
*113 |таинственно|
*114 |их приподнимающиеся головы|
*115 |высокой|
*116 |под ночным небом, нельзя различить|
*117 |отъехали в сторону|
*118 |изменить приказ|
*119 |в связи с переменой обстановки|
*120 |у немцев|
*121 |обрывки|
*122 |его|
*123 |падая|
*124 |снегу|
*125 |там делается|
*126 |кое-кто из|
*127 |не пострадали|
*128 |снарядами|
*129 |окровавленного солдата|
*130 |и размазанные на снегу|
*131 |забрызгав кровью отпечатки на снегу|
*132 |А кто не был разорван|
*133 |морозного воздуха|
*134 |в тот же миг из зениток|
*135 |чуть|
*136 |дорожки и брызги крови на снегу|
*137 |, за нашу прекрасную Родину|
*138 |, на самом верху|
*139 |снежный бугор|
*140 |отдохнуть|
*141 |над снегом дальше|
*142 |вдруг|
*143 |через некоторое время|
*144 |не хватило|
*145 |у меня было|
*146 |хорошо|
*147 |солдаты|
*148 |у наших спереди на оглоблях дуга, у немцев хомут ...|
*149 |голосам разговора|
*150 |Гуськино|
*151 |Гуськино|
*152 |в снег|
*153 |за лошадь|
*154 |Гуськино|
*155 |при|
*156 |тут же|
*157 |Кто-то из соседей шёл впереди.|